Роман Злотников - Рогора. Дорогой восстания

Брошенный сверху вниз кинжал летит в лицо Ласара. Учитель рефлекторно отбивает его в сторону, но молниеносный удар «цветка» достает не защищенное гардой запястье. Шпага вылетает из руки, осушенной ударом свинцового «бутона».

Лицо Ласара исказилось болью и гневом. Ох, что сейчас будет…

Но оно того стоило!

Устало подняв клинок, учитель неторопливо распрямляется, потирая левой рукой поврежденное запястье:

— Грязные приемчики? В бою один на один, может, и сойдет… Ну, раз схватка становится боевой… будем сражаться на равных!

При последних словах будто бы расслабленное тело Ласара в одно мгновение наливается звериной грацией. Но устремившийся к корпусу клинок режет лишь воздух — мгновенно отпрянув, я тут же контратакую уколом в живот. Ударив шпагой сверху вниз, учитель парирует выпад, чуть ли не выбив «цветок» из моей руки, но я уже практически дотянулся…

Несколько жарких мгновений площадка оглашается звоном металла. На этот раз Ласар не делает мне поблажек и атакует, смею заметить, с определенной злостью. И видимо, только поэтому я все еще стою на ногах и не оглушен ударом: атаки выведенного из себя наставника, как ни странно, легче парировать. Что ж, в раскачке оппонента есть свой сермяжный смысл…

Тело двигается само по себе, голова пуста. Страх перед разозлившимся Ласаром — может и покалечить, с него станется — заставляет меня двигаться быстрее, вернее, атаковать точнее.

Укол — уход… Укол — парирование — контратака — рывок в сторону — удар сверху наотмашь! В последний момент металл моего клинка со звоном встречает металл чужого клинка, не теряя инициативы, хватаю левой травмированное запястье и что есть силы сжимаю, воткнув большой палец в назревший кровоподтек.

Лицо наставника искажается болью, пальцы практически выпустили рукоять. Тупое лезвие моего «цветка» приблизилось к шее Ласара…

Резко отпрянув, учитель выгибается в сторону, одновременно прихватывая свободной рукой запястье моей правой — и тут же я падаю наземь, сбитый точной подсечкой. Родной песочек нашей гладиаторской арены привычно принимает меня в свои объятия.

— А ведь он практически обезоружил тебя, Ласар.

— Господин барон, — учитель развернулся к моему отцу, спускающемуся по ступенькам лестницы, — Аджей сегодня действительно неплох. Похоже, я сумел-таки раздуть в нем жажду победы.

Ах вот оно как, жажда победы?! Хотя если вдуматься…

— Что ж, отлично. Мой сын начинает драться не как фехтовальщик, а как воин, это прогресс. Посмотрим, что он сумеет сегодня показать на саблях.

Проклятье! Отец берет в руки саблю — жди беды.

В Республике сабля пока не очень распространена как оружие дворянина. Тяжелая шпага — на войне, легкая рапира — в повседневной жизни. Вступив в поединок с равным, вооруженным прямым клинком, ты начинаешь плести смертельное кружево из уколов, парирований, уходов… Что шпага, что рапира — оружие преимущественно колющее, впрочем, тяжелая боевая шпага способна рубить верхней третью клинка.

Но рисунок боя на саблях совсем иной. Сабля — оружие в первую очередь всадника против пешца, ее форма с искривленным клинком и смещенным центром тяжести позволяет наносить эффективные, особенно сверху вниз, рубящие удары. Схватка на саблях — именно что рубка, и несведущему человеку может показаться, что этому оружию недоступно изящное фехтование. Что ж, сей человек не видел в действии моего отца.

Вставая с земли, я невольно залюбовался бароном Руга, сухим и поджарым мужчиной, что сохранил гибкость и недюжинную силу, возрастом перевалив уже на закат жизни. Отец, неизменно облаченный в черное, с легкостью начал танец клинка — сабля в его руках легко и стремительно порхает, рисуя вокруг бывалого воина настоящий стальной круг.

— Что же, глупыш, вот тебе и достойное наказание.

Ласар, бросив мне насмешливую — и мстительную — ухмылку, протягивает рукоять тупой тренировочной сабли. Только в отличие от прямого «цветка» рубящие удары учебной сабли вполне способны покалечить. А отец не слишком себя сдерживает даже здесь, на фехтовальной площадке. Однажды он сломал мне…

— Начали!

Родитель атакует, как всегда, стремительно, рубящим ударом, развернув клинок к себе. Целит он под кисть правой, сжимающей рукоять сабли. Наученный горьким опытом, я успеваю опустить ее и отпрянуть назад, увернувшись от обратного замаха, нацеленного в горло.

Шаг в сторону — и, бросив вес тела в удар, рублю наискосок, по диагонали. Мой клинок встречает блок отца, второй удар от себя — и вновь тренировочная сабля не достигает цели, встретив на полпути свою точную копию.

Какое-то время мы упражняемся молча, оглашая площадку звоном сшибающихся клинков и хриплым дыханием. Сверху — блок… По горизонтали — блок… Снизу вверх — блок… Пока я умудряюсь сдерживать атаку родителя и даже контратакую, хотя скорее это он просто разминается. Что же, попробуем удивить!

Ударив по горизонтали от себя, встречаю вовремя подставленный блок, крутанув кисть, наискось рублю по выставленной вперед правой ноге. И кончик елмани [13] Елмань — верхняя, более широкая четверть клинка сабли. Елмань увеличивает ее рубящие возможности, кроме того, обычно елмань затачивают с обеих сторон, что позволяет опытному рубаке наносить урон обратной стороной клинка. таки чиркнул по ноге отца!

Свирепо усмехнувшись, развиваю успех диагональным ударом сверху вниз… но в последнее мгновение родитель легко уходит в сторону, а его сабля коротко бьет сверху вниз по моей, направляя острие в песок. Легким движением кисти крутанув клинок, отец рубит шею сбоку, остановив тупое лезвие у самой кожи.

— Ты не мог бы так легко двигаться с подрубленной ногой.

— Хох! Некоторые воины в горячке боя не замечают даже смертельных ран, продолжая сражаться еще какое-то время. Поверь мне, я бы с легкостью отпрянул, а вот ты слишком увлекся кратким успехом.

— Мало кто способен фехтовать на саблях так, как ты, отец. Среди…

— Среди твоих друзей — прожигателей жизни, тратящих все время на пиры, балы и охоты, о да… Ты не найдешь среди них себе равного противника. Но в кочевьях торхов встречаются такие рубаки, словно рожденные в обнимку с саблей.

Упоминание о кочевниках заставило меня невольно поджать губы и посуроветь лицом. Проклятые выродки, отнявшие у нас мать…

Отец что-то прочитал по моему лицу. Жестом приказав Ласару удалиться, он хлопнул меня по плечу, направив к маленькой скамеечке, неизменно находящейся в тени.

— Тебя опять мучили кошмары?

Кошмары… Кошмар. Он возвращался ко мне все детство, много раз являлся в юности. Один и тот же — и, к сожалению, это была не фантазия ребенка и не выверты сознания, а настоящие воспоминания. Только несколько кусков, не дающих полной картины, но намертво врезавшихся в память.