Олег Дивов - Поворот рек истории

– Вспомнил, в «Большой собаке» читал, нет, не читал, но слушал… слушал, рейнское, нет, вроде бы водочки с гвардейским поручиком…

– Гвардейцы в притоны вроде «Черного пса» не ходят.

– Да это неважно! – Володенька всплеснул руками. – Неважно, Константин Сергеевич, ведь радость у вас! Я утром увидел в почтовом ящике и почел своим долгом немедленно донести сие радостное известие вам!

– Прочитали?

– Конечно! Это же открытое письмо, понимаете, открытое! Всяк может читать. И вам радость!

Тут меня осенило.

– Володя, а если я дам вам рубль?

– Благодетель! Рубль, рубль! А то во рту все пересохло!

– Да, сейчас вам горячительного никто не продаст!

– Благодетель вы мой, почтенный Константин Сергеевич! Конечно, продадут, надо только знать подход!

И сказано сие было столь убедительно, что никаких сомнений у меня не осталось. Я протянул студенту белую бумажку, и он исчез, тихо напевая древний мотив матчиша – скорей виляйте торсом, с канальским форсом…

Открытка с изображением крымского майка Ай-Тодор и в самом деле несла радостное известие – мой дядя Иван Николаевич Лебедев сообщал о рождении правнучки, младенца Валентины.

Я на мгновение представил себе почтенного моряка, контр-адмирала в отставке, узревшего первого представителя третьего поколения своих потомков.

Как он наливает бокал «Меганома» и пишет открытки всем многочисленным родственникам, что живут в самых разных концах необъятной Империи…

Только этот образ неунывающего на девятом десятке лет старика был лишь фантазией, ибо 14 мая 1905 года крейсер «Дмитрий Донской», которым командовал мой бесстрашный дядя, вступил в неравный бой против шести японских кораблей у острова Дажелет, что находится у северного края рокового для нашего флота Цусимского пролива.

А через пять дней капитан первого ранга Лебедев был погребен врагами-японцами на военном кладбище в Сасебо, с отданием всех воинских почестей.

«Валентина» была одной из недавно вошедших в моду в столице плавучих рестораций. Бывшая лесовозная баржа, украшенная ложным рангоутом и замысловатой надстройкой, стояла на швартовах у новой набережной Малой Невы. В пятом часу вечера посетителей было еще немного.

– Что угодно-с? – ловкий молодец в квази-морской форме встретил меня у трапа. – Обед, закуску или просто чай с видом на Елагин остров?

– Обед…

– На верхнюю палубу пожалуете? У нас очень хороший вид, и тент прочный от ненастья имеется. Или угодно в залу? В седьмом часу музыканты придут…

– Скорее, в залу а лучше в отдельный кабинет, ежели таковые имеются.

– Есть таковые, как же-с не быть-с им.

– Вот и славно, проводите меня туда, подайте закуску, а обед чуть позже, когда гость мой подойдет. Он назовется Борисом Карловичем, солидный такой господин.

Половой молодцевато щелкнул каблуками и провел вниз по трапу с полутемную уютную залу, усадил на бархатный диван и удалился. Я достал из медного портсигара папиросу и закурил. Борис Карлович… Когда я в последний раз его видел? Два, нет, уже почти три года назад. А точнее – два года и одиннадцать месяцев. Табачный дым навевал воспоминания.

В июле в разведочной школе Департамента статистики Морского Ведомства, что размещалась в бывшем царском дворце Лангинкоски, шли выпускные экзамены. Помимо обычной тайны, которая вообще окружала все наши занятия здесь, в них была особая, своя, сугубая и весьма мучительная неизвестность. Во-первых, мы никогда не знали, какое испытание предстоит нам сегодня. Никакой предварительной подготовки, никакой зубрежки. Приходя в класс, мы могли ожидать чего угодно. От приказа раздеться до исподнего и проплыть 2 мили в холодном Финском заливе до задания в десять минут при помощи отвертки взломать английской дверной замок. От бега на пять верст по пересеченной местности прямо в городском костюме до написания делового письма на испанском языке от имени торгового представителя Аргентинской республики. От стрельбы в цель из пистолета Браунинга до устного подробного изложения системы офицерских чинов и знаков различия флота Микадо, где ни в коем случае нельзя забыть о разделении офицеров на обычных и специальной службы.

Во-вторых, о результатах испытаний ничего не было известно. Экзаменаторы сидели с каменными лицами и ни словом, ни жестом не выражали своего отношения к ответу.

Спустя десять дней нас собрали в классе и стали по одному вызывать в низкий одноэтажный флигель, где некие высокие чины объявляли каждому его судьбу. Персонально, знать о результатах товарищей тоже не полагалось. Мы сидели, болтали и перебрасывались шутками, демонстрируя друг другу хваленное шпионское хладнокровие, подобно героям популярных кинолент. Не знаю, как другим, а мне эта беззаботность давалась непросто.

Напускной стоицизм пусть на мгновение слетал с лиц тех, кого вызывали в серый дощатый флигель. И кое-что можно было понять по выражению лиц его покидавших. Они не возвращались к нам, но мы видели, как они, кто радуясь, а кто не очень, шли по направлению к воротам лагеря и своей будущей судьбе.

Вот бравые весельчаки Павел Дмитриев и Алексей Бусуркин, которым, казалось, все нипочем, бодро идут к мостику, на ходу что-то обсуждая. Оба сияют так, будто их повысили в чине. Впрочем, отчего же «будто»? Может, и в самом деле повысили? За отличные успехи…

Меня вызвали одним из последних. Пожилой секретарь сочувственно посмотрел и протянул белый лист бумаги.

– Пишите, господин старший лейтенант, прошение…

Я прекрасно понимал, какое именно, но очень не хотел верить.

– …прошение об отставке, по семейным обстоятельствам.

Среди учащихся ходили легенды, что провалившихся на испытаниях не просто не берут на службу в Департамент, но увольняют со службы вчистую. Оказалось, так оно и есть.

Вот где пригодилось умение власть собой – написать такое прошение, как будто не судьбу свою перечеркиваешь, а товар по журнальному каталогу заказываешь.

Поставить подпись. Число. Спокойно, очень спокойно отложить в сторону перо и с легкой улыбкой протянуть лист бумаги (весящий как будто четырехдюймовый снаряд) пожилому секретарю. Взять с вешалки шляпу, сделать шаг к двери. Очень спокойный и уверенный шаг.

– Константин Сергеевич! – дверь за спиной секретаря открылась, и на пороге возник человек, которого мы уважали и боялись больше всего – директор Департамента капитан 1-го ранга (хотя мундир он носил не часто) Борис Карлович Изгорный.

– Константин Сергеевич, – голос звучал доброжелательно и даже сочувственно, – зайдите на минутку.

Я вошел и сел, не снимая шляпы, в кресло напротив. Больше ничего в этой комнате не было – два кресла и небольшое окно.