Олег Дивов - Поворот рек истории

– Что?!! Рантье?! Уголовщина?!! – возмущению моему нет предела. – Ульяновы являлись потомственными дворянами! Илья Николаевич удостоился потомственного дворянства, и Мария Александровна происходила из дворянской семьи! – прокричал я и испугался. Что если милочка, устав от моих криков, откажется от жалования о оставит меня, слепнущего нервного старца, наедине с моими творческими проблемами? Что если она…

– Оставьте ваши волнения, – Настасья Константиновна жестом, полным снисходительного изящества, опустила ладонь на мой трясущийся локоть. – Ах, я так устала. И мама уже ждет. К ужину накрыла.

Обескураженный и смущенный, я уставился на милочку. От недавнего приступа дурноты не осталось и следа! Вот что значит окопная закалка и долгое, тайное служение империи в стане злейшего ее врага! Но должен же я что-то предпринять, как-то ее остановить, задержать, переубедить. Результатом усилий старого дурня явилось формирование пренебрежительно-предвзятого суждения о почтенном семействе Ульяновых у столь образованной и геройской особы. А ведь предполагаемая к изданию моя брошюра преследует ровно противоположные цели! Пытаясь исправить ситуацию, лепечу невообразимейший вздор, а Настасья Константиновна будто вовсе и не слушает меня, оглядывает убогое убежище старого дурня – запамятовала, милочка, где оставила шляпку.

– Ах, отужинайте со мной. У нас еда простая, но Илона кухарничает каждый день. Пища свежая… – выпаливаю я наконец.

– Не стоит. Вы, верно, привыкли ужинать один. Уединение дает простор воспоминаниям о давно минувшей любви.

Сказав это, она скользнула к двери. И снова бисер на ресницах. И снова это выражение бледных губ. Милочка ревнует – в этом нет сомнений!

Стремительная и неуловимая, она, впрочем, не забыла прихватить свой изящный головной убор. Остолбенев, я слушал ее удаляющиеся шаги. Милочка остановилась внизу лестницы. Послышалось ворчание Илоны. На этот раз говорливая прислуга с большой похвалой отозвалась о шляпке Настасьи Константиновны и даже отправила дворника за пролеткой.

– Чем продолжим нынче? – спрашивает Настасья Константиновна.

– Нынче? – Язык мой – враг и источник верного заработка – что-то сделался неловок при виде столь изысканного туалета.

Полупрозрачный с изумительными пайетками шелк на шелковом же, но плотном чехле. Сказочной расцветки газовый шарф в тон незабудкам, украсившим высокую и причудливую прическу. Ах, как хлопотна, должно быть, жизнь дам! Что же может предпринять записная модница, если в предосеннюю пору ей взбредет на ум украсить прическу весенними цветами? Несколько невыносимо долгих мгновений трачу я на выбор необходимых слов. Видя мое смущение, Настасья Константиновна, по обыкновению, опускает взор.

– Я нынче с праздника, – произносит она. – Не успела забежать домой, чтобы переодеться.

Она снимает шарф. Смятенному взору моему открывается мраморная грудь в обрамлении изысканных пайеток. С левой стороны к шелку приколот обычный солдатский крестик на колодке, обтянутой черно-оранжевой ленточкой. При виде этого совсем не дамского украшения смятение мое достигает предельного накала.

– Это за оборону Тамбова, – поясняет Настасья Константиновна. – Там приходилось трудновато. Зима. Пришлось надеть ватные штаны и обуть валенки. Но все равно мы мерзли. Верите ли, Богдан Илларионович, пальцы примерзали к ложу пулемета. Смазка застывала – так было холодно!

– Смазка! – только и смог ответить я.

– О, да! Мою напарницу быстро убило. Так что приходилось обходиться одной, а бой длился весь день. На нас напирала кавалерия Тухачевского. Но мы выстояли. За то и наградили.

– Не женское это дело – разбираться в оружейной смазке, – только и смог промямлить я.

– Зато нынче Общество ветеранов гражданской войны – а я, видите ли, ветеран – устраивает в Мариинском театре чудесные вечера. Вальсы и польки исполняет оркестр Мариинки. Правда, я к вам торопилась и потому успела сделать только два тура с Георгием Валентиновичем. Немного вина к тому же выпила. Но ваша работа интересней, чем танцы.

Пожалуй, нынче Настасья Константиновна необычайно многословна. Эта ее непривычно длинная речь повергает меня в крайнее смущение. Она стреляла из пулемета по коннице Тухачевского. Зимой. В снегу, когда и оружейная смазка застывала. Одна, в ватных штанах. Без напарницы.

– Что с вами, Богдан Илларионович?

– Я? Со мной?

– Вы смяли листок. Позвольте!

И она спасла из моих увлажненных, скованных внезапной судорогой ладоней бесценный манускрипт с собственноручной подписью Государыни Императрицы Всея Руси. Крайнее смущение не помешало мне заметить, как быстро милочка прочла подпись в нижней части благодарственного письма.

– Божьей милостью Императрица Ольга Николаевна Романова, – прошептали бледные губы.

Глаза яркими звездами вспыхнули из-под сени ресниц.

– Позволите мне прочесть все? – спросила Настасья Константиновна.

Но тут мое парнокопытное упрямство в который уже раз одержало победу над смятением.

– Нет-нет! – вскричал я. – Этот документ Адель Леонидовна доверила лично мне. Именно мне, как старинному другу семьи Ульяновых, препоручили его для вечного сохранения. И я не намерен подвергать… Вы не можете даже прикасаться взглядом… Никому иному не дозволяется читать…

Я ухватился за манускрипт. Бледные пальцы покорно разжались. Документ благополучно вернулся к его законному хранителю.

– Итак? – тихо проговорила Настасья Константиновна, опускаясь на свое место и беря в руки один из специально заготовленных, остро наточенных карандашей.

Я хотел было приступить к диктовке, но сосредоточиться мешала ее белая грудь в вырезе платья. Уж больно мне хотелось узнать, какова она ощупь – холодна ли, как чистейший мрамор, или, напротив, тепла. И вспомнился мне тогда живой и подвижный, как вода в ручье, Владимир Ильич Ульянов. Ильич, как называли его домашние. Воспоминание было слишком живо и свежо. Я снова, будто наяву, услышал запах щедро сдобренных ванилью пирогов с малиной, и мятного морса, и свежевыглаженных пеленок, и иных запахов мирной, обеспеченной, семейной жизни.

Наступил 1920 год. Армии диктатора Колчака загнали красную чуму под спуд. Последний оплот ближайших сподвижников Лейбы Бронштейна еще сопротивлялся. Дикие, никому не повинующиеся банды, базировавшиеся в отрогах горного Алтая, еще совершали кровавые набеги на мирные селения. Но приволжские города уже вполне оправились от войны. Нижний, Казань, Самара, Сызрань, Саратов – изумительное ожерелье восстающих из пепелищ приволжских городов. Я объехал их все с лекциями и семинарами по тематике моей прежней, оставленной на время войны профессии. Исторической науке не учат во времена активного творения истории. Чему учить, когда все так непонятно, когда на вселенских скрижалях твердой рукой вершителя судеб пишутся даты новейших вех. 1918 год – армия под водительством Родзянко и Юденича победоносно входит в Москву, но Петербург остается в руках большевиков. 1919 год – преодолевая колоссальное сопротивление банд Бронштейна, адмирал Колчак ценой огромных потерь подчиняет себе северный и средний Урал. Многострадальный Екатеринбург несколько раз переходит из рук в руки. Семья Николая Романова спасена, но и утраты неимоверны – цесаревича мы потеряли. Конец того же 1919 года ознаменовался беспрецедентным историческим консенсусом: во имя спасения монархии и объединения державы под скипетром русских царей устанавливается диктатура. Но какая! Впервые в истории диктатор избран по соглашению всех сословий. Адмирал Колчак становится диктатором. Цель диктатуры – восстановление монаршей власти в каждом уголке исстрадавшейся и обнищавшей за время войны нашей родины…