Александр Михайловский - В дни Бородина [СИ]

– Девушка, а девушка, – говорит мне вдруг Дурова, – спасите меня, пожалуйста…

Вот, блин, загадка, от кого ее здесь спасать? Вроде все свои. А, поняла! Она же все время притворялась мужчиной и если вон те дядьки в эполетах (явно генералы), которые зашли в зал со стороны другого входа, увидят ее голой, то будет, как говорит Лилия, Эль Скандаль… Хотя нет, скандала не будет. Стоит ему начаться, как сюда набегут бойцовые остроухие – выносить скандалиста на носках сапог. За ними не заржавеет, кто бы это ни был. Но все равно будет неприятно. Поэтому требуется брать управление на себя…

– Матильда Субботина, адъютант его превосходительства Серегина, – представилась я и повернулась к своей остроухой проводнице («Улу» – было вышито на ее нагрудном кармане): – Лечение этой женщины закончено?

– Да, госпожа Матильда, – четко ответила та, вытянувшись как перед начальством, – только ее еще не посмотрела госпожа Максимова…

– Потом посмотрит, – решительно ответила я, – а сейчас надо действовать быстро. Дай госпоже Дуровой халат и проводи в нашу раздевалку. Давай быстрей, быстрей, Улу, я ее у вас забираю!

Ни слова не говоря, Дурова вылезла из ванной (ну честное слово, кожа да кости), накинула на себя поданный остроухой синий больничный халат, который наготове лежал на специальном месте у каждой ванны, и посеменила за остроухой к раздевалке – между прочим, в противоположную относительно генералов сторону. Я же с решительным видом пошла следом, замыкая процессию. Ну и правильно! Адъютант Серегина Асель, то есть Матильда Субботина, под барабанный бой спасает от позорной смерти знаменитую кавалерист-девицу Дурову. Или от смерти и от позора? Одним словом, неважно – спасает и точка.

Пока в раздевалке невидимые слуги быстренько подбирали для Надежды Дуровой комплект нашего обмундирования по размеру, белье с носками, шнурованные сапоги, камуфляж и портупею, я соображала, куда девать мою новую знакомую. И самое лучшее, что я могла придумать – это отвести ее к нам в башню Мудрости к Анне Сергеевне, а уже та точно придумает что-нибудь умное. Не может не придумать.

Четыреста шестьдесят пятый день в мире Содома. Заброшенный город в Высоком Лесу, квартал дислокации рейтарской дивизии.

Иоахим Мюрат, сын трактирщика, маршал Франции и король Неаполя.

Это была славная атака, и закончилась она сокрушительным поражением. После мощного артиллерийского обстрела вражеская кавалерия внезапно ударила нам в открытый фланг и как бумагу смяла кирасир генерала Нансути. Плотная колонна всадников в невзрачных мундирах на рослых конях мчалась на нас, уставив вперед тяжелые пики, будто волна морского прибоя. Я пытался развернуть против нового врага хотя бы часть храбрых французских кавалеристов, но было уже поздно. Последнее, что я помню, это сокрушительный удар и чувство, будто я лечу по воздуху подобно ядру, которым выстрелили из пушки, а мимо меня в тяжелом галопе пролетают выставившие перед собой копья чужие кавалеристы. И словно бы копыта их коней бьют не по земле, а прямо по воздуху в нескольких сантиметрах над поверхностью… Потом я ощутил удар об землю всей спиной – и меня накрыло беспамятство.

Очнулся я сутки назад – уже здесь, совершенно голый, лежащий на жесткой, коротко подстриженной траве. При этом от беспощадного местного солнца меня отделял лишь легкий полотняный тент, смягчавший лившийся с небес жар. Нечто подобное я видел, когда вместе с Императором был в Египетской экспедиции. В полдень земля там раскаляется до такой степени, что ступить на нее босой непривычной ногой для европейца означало сразу получить ожог ступни. И только местные, чьи мозолистые ноги больше похожи на верблюжьи копыта, бегают по ней безо всякого вреда для себя. Но где Россия (которую мы вознамерились покорить после всех других стран Европы), и где жаркий Египет? Такая стремительная смена местоположения – потерял сознание там, а очнулся здесь – вызывала у меня некоторое сомнение, нахожусь я на этом свете или, после того удара, уже его покинул.

Первое, что я увидел, открыв глаза, была весьма легкомысленно одетая миловидная девица, которая плескала мне в лицо прохладной водой из кувшина. Эти-то брызги и пробудили меня к жизни. Увидев, что я пришел в чувство, девица мелодично рассмеялась и принялась кричать что-то на неизвестном мне языке, видимо, сзывая своих товарок. Пока она это делала, я тут же вскочил на ноги, прикрыл горстями срам и принялся исподволь рассматривать обитательницу этих мест. Была она высока ростом, мускулиста, с длинными руками и ногами, а лицо ее, чуть скуластое, с раскосыми глазами, украшала пара острых, как у лисички, ушек и замысловато закрученная прическа из множества косичек.

Обута она была в плетеные сандалии, а из одежды на ней имелись короткие, до середины бедра, светло-зеленые штанишки, на поясе которых в ножнах висела настоящая рыцарская мизерикордия; верхнюю же часть тела прикрывала курточка-безрукавка того же цвета, что и штанишки, застегнутая двумя пуговицами на пупе, и из-под нее наружу выпирали два вполне аппетитных на вид полушария. Короче, если бы не кинжал и не уверенный взгляд опытного бойца из-под пушистых ресниц, это был бы вполне премиленький образчик экзотической восточной красоты. А так даже и не знаешь, что она будет с тобой делать в следующее мгновение – то ли обнимет и приголубит, то ли пнет ногой в живот или пырнет кинжалом.

Не прошло и нескольких минут, как на зов этой девицы сбежались ее подружки, одетые и экипированные аналогичным образом, и я оказался окруженным целой толпой воительниц. Быть может, я и в самом деле умер, но в Небесной Канцелярии что-то напутали с документами и вместо нормального христианского рая за многие подвиги на поле боя меня направили к прекрасным магометанским гуриям и джинниям. А в том, что меня окружали именно воительницы-джиннии, не было никаких сомнений. Не все из этих девиц были остроухими долговязыми мускулистыми гигантшами. Попадались среди них и длинноногие красотки вполне человекоподобного облика, и худые, как сама смерть, девушки-скелеты с наголо бритыми головами, расписанными замысловатыми татуировками. От одного их устрашающего вида у меня мороз пробегал по коже.

Одним из последних посмотреть на меня пришел молодой юноша, прекрасный как Аполлон. Одет он был почти так же, как и девицы, только вместо курточки-безрукавки на нем была рубашка с короткими рукавами, перечеркнутая ремнями портупеи, а на поясе, помимо кинжала, висел пистолет в кожаной кобуре. При его появлении девицы посерьезнели и вытянулись во фрунт, показывая, кто тут начальник, а кто подчиненные.

– Значит так, господин Мюрат, – сказал сей юноша на прекрасной литературной латыни, заложив большие пальцы рук за ремень портупеи, – поздравляю вас, вы наш пленник. Вы, конечно, можете не признать этого факта, но в этом случае жизнь ваша чрезвычайно осложнится…