Александр Михайловский - В дни Бородина [СИ]

Однако я не испытывала перед ним страха. Все-таки в какой-то степени он зависел от меня – никогда он не причинил бы мне вреда. Кроме того, он был одержим постельными утехами со мной – казалось, моя неискушенность только возбуждает его… Как хорошо, что Господь наградил меня привлекательной внешностью!

Когда стало точно известно, что я забеременела, он совершенно изменился. Теперь он едва ли не на руках меня носил, выполняя любые капризы. А мне было горько оттого, что для него ценность представляет исключительно будущий наследник, но не я сама… Однако я старалась примириться с положением вещей.

Рождение сына стало для моего супруга главным событием его жизни. Он был так счастлив, что порой походил на безумного. Одновременно с тем он стал охладевать ко мне… Что ж, моя функция была исчерпана… У него стали появляться любовницы. А вскоре он двинулся войной на Россию… что и стало его роковой ошибкой. Ведь у этой станы, во много раз превосходящей все Европейские государства вместе взятые, есть начало, но нет никакого конца. Вторгнуться с армией в эту страну – все равно что бросить камень в омут без дна: сделать это сможет любой дурак, а вот вытащить обратно не сумеют и тысячи мудрецов. Поэтому я понимала, что ему не стоит этого делать, однако мой супруг был упрям. Он считал, что завоевание России необходимо для того, чтобы он обрел мировое господство, не для себя, а для нашего общего сына. Наш Шарль должен был стать императором не только Франции, но и всего мира.

Я понимала, что мне, как его супруге, надлежит переживать и беспокоиться за успех этого безумного предприятия. Но ничего подобного я не испытывала. Наоборот – при известии о несчастье мне, после короткого приступа страха, стало легко и свободно. Вот так – мой непобедимый супруг потерпел военное поражение и попал в плен к русским… Как я ни старалась, не могла найти для него в своем сердце ни малейшего сочувствия. Хотя некоторые угрызения совести там присутствовали… Но, глядя трезво на наши с ним отношения, я неизменно убеждалась, что не смогла бы быть с ним счастливой… А мне так хотелось любви! Хотелось познать истинное наслаждение в близости с мужчиной…

И я решила немедленно собраться и уехать в Австрию, к отцу. Что мне теперь делать во Франции? Я так и не смогла стать здесь своей. Гордячка-австриячка – шипят мне вслед придворные. На родине я сразу почувствую себя уверенно и спокойно. И все пойдет своим чередом… Надеюсь, что очень скоро у меня завяжутся близкие отношения с графом Нейпергом, с которым мы познакомились во время моей свадьбы с Бонапартом. Ведь он такой красавчик, хоть и одноглазый, и к тому же герой, всю жизнь воевавший с Корсиканским Чудовищем.

Я не хотела бы больше встречаться с Бонапартом, даже если русские и отпустят его. У меня нет злости на него, и я от души желаю ему всего самого лучшего, даже несмотря на обиду (которая уже начинает понемногу проходить). Я сама буду воспитывать своего сына и еще, возможно, выйду замуж за достойного человека. Не знаю даже, кем мне суждено остаться в истории для французов – любимой женой великого императора или чванливой чужачкой. Да и не все ли мне равно, ведь впереди у меня новая жизнь… Надо немедленно отдать приказ начать сборы, ведь здесь, в Тюильри, я не желаю оставаться даже на одну лишнюю ночь.

час спустя. Французская империя, Париж, императорская резиденция Тюильри.

Предотъездная суета в покоях Марии-Луизы достигла апогея, когда внезапно в коридорах императорского дворца раздались тяжелые шаги и лязг оружия, которые могли принадлежать только большой группе вооруженных мужчин. Служанки и придворные дамы, случайно оказавшиеся на пути процессии, с писком, будто испуганные воробушки, разлетались во все стороны, бормоча что-то вроде: «О, Боже мой, это же сам император!». Это действительно был император Наполеон, собственной персоной. Похудевший и злой, он стремительно шагал по коридорам Тюильри, сжимая в руке шпагу, и гвардейские часовые при его появлении вытягивались во фрунт и, отдавая честь, восторженно рявкали: «Да здравствует его императорское величество Наполеон Первый!».

Любим был своими людьми император Наполеон, любим, даже несмотря на то, что постоянные войны в Европе, в последнее время потерявшие всякий смысл, уже изрядно поднадоели народу, а непрерывные рекрутские наборы в буквальном смысле обескровили* Францию. И никого при этом не интересовало, как Наполеон одним махом смог преодолеть пространства отделяющие Париж от далекой бескрайней России, и что это за люди (двое мужчин и две женщины) бок о бок, в ногу идут рядом с Наполеоном. Самое главное было в том, что Император вернулся в Париж, и теперь все будет хорошо! И теперь он сам может поставить на место заносчивую австриячку, которую большинство ее новых подданных подозревали в измене, так же как и ее тетку, гильотинированную королеву Франции, жену Людовика Шестнадцатого Марию-Антуанетту.

Примечание авторов:* демографы отмечают, что после наполеоновских войн средний рост французских мужчин уменьшился примерно на десять процентов. Франция была Наполеоном обескровлена и больше никогда не смогла подняться до прежних высот. И немалую роль в этом процессе сыграла Наполеоновская армия, бесследно сгинувшая на просторах России.

А иначе к чему все эти торопливые сборы посреди ночи? Наверное, изменница пронюхала о возвращении супруга и собралась бежать, но Император успел раньше… некоторые при этом уже предвкушали гильотину, установленную на Гревской площади, и прелестную головку, скатывающуюся в корзину с отрубями… Сам Наполеон, пришедший в ярость от сцены предполагаемого бегства, может быть, в ослеплении гнева и дошел бы до крайностей, но его спутники были сильно против кровавого исхода этой эскапады. Никаких казней; и вообще – отбросов нет, а есть кадры.

Но вот Наполеон дошагал до оформленных в новогреческом стиле покоев жены и с треском распахнул тяжелые двустворчатые двери, обильно украшенные позолоченной резьбой. Мария-Луиза, вместе с личными камеристками и придворными дамами укладывавшая в сундучки драгоценности, при виде своего благоверного, пребывающего в состоянии безумной ярости, испуганно сжалась в комок. Она, конечно, слышала приближающийся шум, но не предполагала, что это за ней пришла сама судьба.

«О, Господи! – подумала она, – Бонапарт безумен, он же ничего не соображает. Теперь, когда у него уже есть наследник, ему не нужна уже даже моя утроба. Сейчас он проткнет меня насквозь своей шпагой и я не доживу даже до Гревской площади!»

А Бонапарт, распахнув двери, сделал внутрь три шага, чтобы впустить своих спутников, и остановился, сардонически скривив губы.