Михаил Ахманов - Ассирийские танки у врат Мемфиса

Будто подслушав мои мысли, попугай на плече Хайла завопил:

– Фарраон стррог, стррог!..

Хайло взял птицу в доме Саанахта, а когда я поинтересовался, для чего, отвел взгляд, как нашкодивший ученик писца. Наверное, не водились в его краях такие говорящие птицы в ярком зеленом оперении… Иапет был прагматичнее: покосился на попугая и буркнул: сгодится при случае в котел.

В темной пустыне, под темным небом и скудным светом луны, мы торили путь на запад, словно вереница расставшихся с телами душ. Шуршал песок, скрипели камни, лязгало оружие, и временами к этим звукам добавлялся тоскливый рев осла. Верблюды шагали молча, пересекая пустыню в торжественном спокойствии, как делали это не раз; для них что двадцать сехенов, что двести – все было едино. Они не терзались раздумьями, куда повернуть у Реки, на север или на юг.

Должно быть, сумрак, тишина и беспредельность пустынных пространств с висевшим над ними глазом Тота [23]навевали мрачные мысли. Я это чувствовал – и, вероятно, не только я, но и другие офицеры. Кто-то затянул боевой гимн: «Это войско вернулось с удачей – оно взрыло страну Хериуша» [24]– кто-то пустился в воспоминания, раздался хриплый смех, потом – голос Рени, того самого, что утопил в Иордане свою машину. Он пел древнюю песню колесничих, бесконечную, как заросли тростника на речном берегу. Начиналась она пристойно, но за первым куплетом шла похабщина – правда, выдержанная в горделивом и славном духе Та-Кем:

Услыхав про ливийцев, Иапет, тоже не лишенный национальной гордости, сказал:

– Дозволь, семер, я дам ему в рыло?

– Пусть поет, – ответил я. – Когда лодка попала в водоворот, не время ссориться с гребцами.

Ноги вязли в песке, и даже ночью в этой бесприютной местности воздух был душным и тяжелым. Глаз Тота равнодушно взирал с высоты на наше шествие. Мы были воинами, и Тот, лунный бог писцов, нас не жаловал, ибо всякая война уничтожает и разоряет хранилища мудрости. Наши покровители – грозный Монт и Львиноголовая Сохмет.

Я велел Давиду считать шаги. Мы прошли расстояние в полтора сехена, тридцать тысяч локтей, и сделали передышку, чтобы выпить пару глотков воды. До рассвета нужно было одолеть еще столько же. Три сехена за ночь, и тогда мы доберемся к Хапи за шесть или семь дней. Что делать дальше, подсказывал Синухет, мой бесплотный друг. Прислушавшись, я различил его голос:

«И понял я, что не желаю участвовать в той смуте, и укрепился сердцем в своем намерении. А было оно таким: покинуть родину, бежать в чужие земли, служить их повелителям, ибо нельзя человеку остаться в одиночестве. Даже львы, гиены и шакалы живут среди себе подобных, даже птицы сбиваются в стаи, а антилопы – в стада. Но человек – особая тварь, не похожая на других. Журавль, потерявший сородичей, может найти другую стаю, и она его примет; так же и антилопа, и хищный зверь, и всякое иное существо: шакал пойдет к шакалам, лев – ко львам, антилопа – к антилопам. У людей иначе. По воле богов все людские стаи – разные, и черные кушиты не примут к себе сына Та-Кем, хабиру не примут ливийца, а экуэша – маджая. Не примут без того, чтобы не вызнать, какая польза от пришельца, а если пользы нет, то выгонят или убьют. И потому должен беглец подумать, в какие края понесут его ноги, где можно ему обосноваться и стать человеком уважаемым.

Не имел я при себе иного богатства, кроме меча и лука, не приходилось мне торговать, и потому дорога в Финикию, где ценят купцов, была не для меня. Не плавал я на кораблях, не разворачивал парус, не сидел у весла, и значит, среди морских народов, называемых шерданами, был бы я никчемным неумехой. Не пас я верблюдов, не разводил лошадей, а потому не мог скитаться с хериуша в просторах пустыни. Я обладал лишь одним – воинским умением, и нужно было мне искать народ воинственный, который спит с копьем у изголовья и клинком у правой руки.

Еще не зная, где найти такое племя, отправился я утром в путь и шел среди бесплодных гор и равнин до самого вечера. На закате ладьи Ра встретилось мне селение, окруженное стеной, но идти туда я опасался – войско наше тут побывало, и хоть никого мы не убили, но забрали скот и зерно. У этих людей не было причины любить сынов Та-Кем и оказывать им гостеприимство. Поэтому я обогнул селение и пошел дальше, словно волк, бегущий от человеческого жилья.

Настала ночь. Странствовал я в местах сухих и неприютных, где не было ручьев и пальм, а травы хватало только для коз. И настигла меня жажда, опалила горло мое, иссушила глотку, и сказал я себе: вот вкус смерти на губах моих…»

Знакомый вкус, подумал я, пытаясь сглотнуть. Как Синухет, был я сейчас в пустыне, но не один, а с людьми, доверившими мне свою судьбу и жизнь. И как Синухет делал я выбор: куда бежать, к какому племени податься. И не имел я ничего, кроме воинских своих умений да неполной череды бойцов, шагавших по моим следам. К счастью, в наши времена воинское умение – не лежалый товар.

При Джосере Двадцатом, родителе нынешнего нашего владыки, явилось в Мемфис посольство из Рима, два сенатора и префект. Связи с Римом у нас были прочные – кормился тот город нашим зерном и платил за это полновесными денариями. Желалось послам укрепить союз, в знак которого, по решению цезаря и сената, хотел Рим приобрести землю на побережье Уадж-ур для строительства порта и крепости. Таков обычай у римлян и их соперников карфагенян: возводят они цитадели в разных местах, дабы препятствовать друг другу в торговле и влиянии на дикие народы.

Фараон продал им бросовые земли к западу от Дельты, взяв за них три миллиона денариев. Земли, собственно, были ливийскими и назывались на их языке Алл-яск, но и ливийцам эти болота и зыбучие пески не были нужны. Римляне, однако, возвели там форт Цезарию, обустроили гавань и поставили начальником прокуратора, а при нем – неполный легион. И потекла через эту Цезарию контрабанда: хеттское пиво и табак, травка из Индии, греческие кружева, финикийские картинки с голыми бабами и вавилонские блудницы. Лишь из Ассирии товара не везли – грабить ассиры горазды, а делать толком ничего не умеют.

Со временем выяснилось, что климат в Цезарии поганый, гнилой, не всякому легионеру по плечу. Множество римлян поумирало от болотной лихорадки, и прокураторы стали нанимать в охрану нумидийцев и ливийцев. Впрочем, римские солдаты, поселенцы и купцы в Цезарии тоже были – место хлебное, торговое, до Дельты – шесть сехенов, и все чиновники фараоновых таможен прикормлены на сорок лет вперед. Как говорится у римлян – non olet, что означает «деньги не пахнут».