Михаил Ахманов - Ассирийские танки у врат Мемфиса

Пока шли мы в землю Амуэнши, проверил он меня, спрашивая о вещах, что случаются в походе: где встать на ночлег и где найти воду для ослов и лошадей, как наточить боевую секиру и выбрать дерево для лука, что сулит вечерняя заря – бурю, ветер или ясный день, а чаще всего спрашивал он о качествах наших спутников, кто из них смел, кто верен, кто хитер, кто глуп и кто разумен. И я отвечал ему, и были те ответы истинны, ибо природа человека едина: отважный повсюду отважен, а трус повсюду трус. Понял Амуэнши, что наделили меня боги многими дарами, и склонился ко мне сердцем своим и сказал: «Был ты князем в своей стране, а в моей станешь из князей первым».

И случилось по слову его».

Отзвучали последние слова молитвы, и мы покинули заупокойный храм. Смутно было у меня на душе; думал я, скольких еще потеряю бойцов на пути к Цезарии и сколько их погибнет, сражаясь в римских легионах. В свите Амуэнши были роме, и Синухет нашел соплеменников, а я мог только их потерять – в Иберии или Сицилии, где Рим сражался с Карфагеном, в стране аллеманов или бриттов, в далеких землях Чин и даже на Заокеанском континенте, где римские колонии плодились точно мухи на меду. Страшили меня не битвы и не расстояния, а перспектива остаться без своих людей и не услышать более язык, привычный с детства. Рим воевал повсюду, и могло случиться так, что лет через десять станет Синухет моим единственным собеседником.

Отряд снова построился в колонну. Солнце начало припекать, раскаляя металл оружия; неподвижный воздух сделался жарким и душным, глаза болели от блеска желтых песков. Тракт, по которому мы двигались, определенно шел к оазису Нефер – за пустошью великих пирамид нам попался первый придорожный камень, установленный в одном сехене от Реки. Кроме указания дистанции, на нем было выбито «Нефер» и знак фараона, сокол с распростертыми крыльями. Еще через сотню-другую шагов мы наткнулись на стелу с грозной надписью: «Не переступать сей предел под страхом гнева всевидящего Гора. Ослушник сгниет за Пятым порогом».

Хоремджет прочитал эту надпись вслух, солдаты ответили руганью и хриплым хохотом. Спустив штаны и сбросив с плеча пулемет, Хайло помочился на камень и подмигнул Давиду – должно быть, знал, за что иудея сунули в лагерь. Затем повернулся к ливийцу:

– Ты, рыжий, зря пугал. Что вошло, то и вышло. Моча! Вот у нас в Новеграде пиво варят – так это пиво! Хлебнешь, отольешь, а в башке все одно звон и шум! И тогда… тогда… – Вздохнув, он смолк и мечтательно улыбнулся.

– Что тогда? – полюбопытствовал Иапет.

– Конешное дело, идешь с дружками в Гостинный конец либо Фрязинскую слободу.

– Зачем?

– Как – зачем? Варягов бить, или фрязов, или чухню. Хазар тож, если какой попадется… Хмель играет, кулак чешется! Любо, братцы, любо!

– Вперред, брратва! – завопил попугай. – Варрягов в ррот! Фрряз бррядь, бррядь! Хазарр куррва!

Эти ругательства были мне непонятны, но, разумеется, не покойный Саанахт обучил им попугая. Тесное общение с Хайлом не прошло даром для невинной птицы.

Мы продолжали идти по дороге, засыпанной известняком. Кое-где встречались следы гусениц, а в иных местах тракт покрывал слой песка, в котором отпечатались траки грузовоза Рени. Я понял, что другие машины не ездили здесь несколько дней – возможно, пять или шесть. Это меня не удивило: ассиры разбомбили пристань на восточном берегу, прервав доставку камня.

Со мной, взглядом спросив разрешения, поравнялся Хоремджет.

– Скажи, семер, ты уверен, что мы верно идем?

– Ты же видел придорожный камень, Хоремджет! Но и без камня и этой дороги я бы не сбился – нужно всего лишь держать строго на запад от пирамид. До оазиса не больше сехена.

– Ты бывал в этих местах?

– Да, на маневрах, лет двенадцать назад. Мы прошли с бронеходными колесницами к Неферу, а потом – к другим оазисам.

– Двенадцать лет… Пустыня переменчива, чезу! Дует ветер, гонит барханы туда и сюда…

– Не бойся, мы не заблудимся, – ответил я.

Не хотелось говорить Хоремджету, что бывал я здесь не только на маневрах. Двенадцать лет назад встретил я в оазисе Мешвеш девушку-газель с серыми глазами, стройную, как пальма. Не было у нее ни отца, ни матери, ни сестер, ни братьев – возможно, к лучшему, ибо не терпела она никакой власти и подчинялась лишь своим желаниям. Помню ночь, когда желания наши совпали… помню, как шелестела листва над нашим ложем, как ветер пустыни развевал ее волосы… Помню, как она вскрикнула, ибо был я у нее первым мужчиной… помню, как содрогалось ее тело в моих объятиях, как ее губы искали моих губ… Помню, помню! Не так уж я стар, чтобы совсем забыть о женщинах! Да и отсидка в каменоломне очень освежает память.

С тех пор как узнал я Бенре-мут, стала она милее моему сердцу, чем Нефертари и Сенисенеб. Правда, их я тоже не забывал, так как судьба бросает воина в разные места, то в Дельту, то в Мемфис, то на Синай или в пустыню, и всюду мечтает он о ласке и мягкой постели. Но – пусть простит меня Хатор светлоликая! – у Бенре-мут я бывал чаще, хоть добираться до нее было труднее. Мог ли я забыть дорогу к ней?.. Брал я лошадь или верблюда в каком-нибудь селении на левом берегу и ехал по пескам в Нефер, а от него – на северо-запад, в Мешвеш. С четвероногим транспортом это занимало день от восхода до заката, и Хатор, богиня любви, хранила меня от гнева жарких ветров – не попал я в бурю, не глотал пыль, не прятал лицо за повязкой. Видно, знала светлоликая богиня, что кроме меня не на кого Бенре-мут надеяться – я привозил ей монеты, ткань для одежд, вино, муку и финики. У самой Бенре-мут всего-то и было, что хижина да три козы.

– Как ты думаешь, семер, зачем проложили эту дорогу? – спросил Хоремджет.

– Чтобы возить камень и другие материалы, – отозвался я. – Или ты не понимаешь очевидного?

Знаменосец смутился.

– Прости, не об этом я хотел сказать… Ясно, что возят камень к какому-то объекту, но что он представляет собой? Ты не догадываешься?

– Пленный жрец-инспектор говорил, что возводят в Западной пустыне фараонову усыпальницу.

– Это я слышал, чезу. И видел того недостойного.

– Хвалю твои глаза и уши, – заметил я. – Чем тебя не устраивает усыпальница?

– Фараонов никогда не хоронили далеко от Реки, – пояснил Хоремджет. – Даже Джосер Шестнадцатый, большой сумасброд, не изменил этот обычай и лежит напротив Фив, в Долине Царей. Ибо место упокоения владыки должно быть близким к крупному городу, доступным для паломников и жрецов, для шествий и священных церемоний.

Пожалуй, он рассуждает правильно, подумалось мне. Я знал, что Хоремджет, происходивший из состоятельной семьи виноторговцев, получил прекрасное образование в фиванском храме Тота, где обучают четырем искусствам: письму, математике, музыке и логике. Кроме того, он слушал наставления стратегов в Доме Войны и разбирался в картографии, тактике и строительстве укреплений.