Михаил Ахманов - Флибустьер

– Готовьтесь! – проревел капитан, стоявший теперь на квартердеке рядом с рулевыми. Ветер подхватил «Ворона», погнал его вперед, следом за добычей, прямо на испанский галеон. Его темный смоленый борт поднимался стеною в два человеческих роста, а кормовая надстройка была словно дом в четыре этажа. Крепость! – подумал Серов, но не успел ни удивиться, ни испугаться. Борт корабля навис над ним, сверху глядели смуглые жесткие лица под сверкающими шлемами, торчали ружейные стволы, и каждый, чудилось, целит прямо ему в сердце.

– Пали! – выкрикнул Галлахер, и Серов машинально нажал спусковую скобу. Гром двойного залпа оглушил его; испанцы ответили на выстрелы, их пули свистели повсюду, буравили воздух, впивались в палубу и в доски фальшборта. Кто-то охнул, кто-то захрипел и рухнул навзничь, но смуглых рож над Серовым заметно поубавилось. Тем временем «Ворон», подгоняемый слабым ветерком, навалился на высокий борт испанца, взметнулись вверх крюки и кошки, загремели отброшенные ружья, но этот звук был перекрыт громкими людскими голосами. Корсары рычали и ревели, будто разъяренные быки; десятки рук ухватились за канаты, десятки ног ударили по гулким доскам, сверкнули стиснутые в зубах клинки, и буйная орда ринулась на испанский корабль.

Серов не помнил, как очутился на палубе, но был уверен, что сделал это не последним. Вероятно, Хенк, который лез за ним, перекинул его через высокий фальшборт испанца, и он, сгруппировавшись, покатился по окровавленным доскам, среди валявшихся тут и там мертвых тел. Полоска сверкающей стали устремилась к Серову, он вскочил, вышиб ударом ноги шпагу у офицера – того самого, в золоченой кирасе, – перехватил оружие в воздухе и ударил испанца в висок рукоятью. Шпага была ему привычнее тесака – в цирковом училище он брал уроки фехтования. Это сценическое искусство нравилось ему, но сейчас он был не на сцене, сейчас в его руке сверкал боевой клинок, смертоносный, точно кобра.

Вокруг него кипела яростная битва. Несмотря на потери от ядер и пуль, испанцев оставалось около сотни, и дрались они с мужеством отчаяния. Бешеные темные глаза, оскаленные рты, кирасы, залитые кровью, и острия клинков мелькали перед Серовым, а рев атакующих пиратов сливался с яростным кличем: «Сант-Яго! Сант-Яго!» Решительно, это были не те интеллигентные испанцы, которых он видел на курортах Коста-Браво и Коста-дель-Соль, а сущие дьяволы! И каждый мог отнять у него жизнь с той же легкостью, как чеченские сепаратисты или киллеры московской мафии. Факт неприятный, но знакомый; главная мудрость, которой Серов обучился в Чечне, была проста: убей, или тебя убьют. Здесь прикончить могли испанцы, но если Пилу не понравится, как он орудует тесаком и шпагой, вздернут свои.

Все же он никого не убил, кроме офицера с проломленным виском, и, стараясь не забегать вперед, двигался в пиратской шеренге, оттеснявшей испанских солдат к корме и другому борту. Пятьдесят бойцов, которых вели Пил, Галлахер и еще один предводитель команды «Ворона», пока незнакомый Серову, были не единственными; другая группа спустилась по канатам с мачт на кормовую надстройку галеона, и там, на восьми– или десятиметровой высоте, тоже кипела битва. Выстрелов он больше не слышал, только крики, проклятия, стоны и резкий, отрывистый лязг клинков – видимо, никто не пытался в этой свалке перезарядить мушкет или пистолет.

Испанцы сражались с ожесточением и все же медленно отступали – в тесноте и давке ножи и короткие тесаки корсаров часто были опаснее шпаг. Впрочем, к Эдварду Пилу это не относилось; с длинным клинком в одной руке и кинжалом в другой, он прокладывал себе дорогу с уверенностью асфальтного катка. Очевидно, он обучался не сценическому фехтованию и подкрепил свое искусство долгим опытом схваток и драк. На глазах Серова он заколол троих ударами в горло, над верхним краем панциря; четвертого проткнул кинжалом и отшвырнул под ноги великану Хенку.

Отбиваясь то шпагой, то тесаком, Серов миновал мачту, под которой, задавленные упавшим реем, лежали трупы нескольких испанских моряков. Стальное лезвие метнулось к нему, он не успел отбить выпад, извернулся, но острие клинка прочертило алую полоску поперек ребер. Напавший на него свалился под молодецким ударом Хенка, а Серов отступил на шаг, соображая, не будет ли полученная рана поводом, чтобы не участвовать в резне. Видимо, нет, решил он: не рана, царапина, с такой наверняка повесят за низкую активность.

Он переместился на правый фланг, к рыжему Галлахеру, подумав, что надо держаться у начальства на глазах. Теперь он был под кормовой надстройкой с лестницами и балконами, на которых тоже бушевала схватка: то и дело чей-нибудь труп падал вниз с разбитой головой или с кинжалом между ребер. Сверху, с квартердека, доносился зычный голос капитана Брукса, сулившего испанцам ад на земле и могилу в море, и этим проклятиям аккомпанировали топот, тяжелое надсадное дыхание, предсмертный хрип и звон клинков. У ног Серова рухнул сброшенный с трапа испанец с распоротым животом, он отшатнулся, и тотчас что-то тяжелое свалилось ему на спину, чьи-то руки обхватили плечи, потом скользнули вниз, к локтям. Он замер, с ужасом предчувствуя холод стали, что пробирается под лопатку, но тот, кто на него упал, не думал нападать – хватка его ослабела, и он растянулся на палубе.

Резко обернувшись, Серов увидел юношу, того, что помогал рулевому на «Вороне». Он, вероятно, был не ранен, а просто ошеломлен падением с изрядной высоты; лицо его под густым загаром побледнело, глаза были закрыты, короткая абордажная сабля вывалилась из руки. Ступени трапа рядом с Серовым загудели под быстрыми шагами – солдат, сбросивший мальчишку, торопился вниз, а за ним – еще один, бородатый, с кровавой царапиной на щеке и искаженным яростью лицом.

Прикончат парня, подумал Серов, взвесил в ладони тесак и метнул его в первого испанца. Тяжелое лезвие пробило кирасу, солдат сложился пополам и с грохотом рухнул с лестницы. Второй подскочил к Серову, грозя обнаженным клинком, но вдруг глаза его закатились, голова упала на грудь, и поток крови, хлынувшей изо рта, залил бороду.

– Отпрыгался, – сказал Мортимер, вытаскивая саблю из спины испанца. – А сапоги у него неплохие, как раз по моей ноге…

Он сел на палубу и начал стаскивать с убитого солдата сапоги. Сражение, похоже, завершилось: трупы испанцев летели за борт, пленных согнали к мачте и вязали их же ремнями, строптивых, под руководством Пила, резали на месте, содрав с них предварительно одежду и тщательно ее обшарив. Один из корсаров, дородный тип с отвислыми щеками и обезображенным оспой лицом, распоряжался у люков, ведущих на пушечную палубу и в трюм, посылал людей по двое и по трое осматривать каюты, орал им вслед, чтоб не сбивали, свиньи недорезанные, замки с сундуков, а тащили на палубу для капитанского досмотра. Сам капитан Джозеф Брукс стоял на квартердеке, оглядывал повреждения в корабельных снастях и следил за работой моряков, посланных на мачты: одни спускали паруса, другие трудились над разбитым ядрами грота-реем, сбрасывая вниз обломки дерева и рваные канаты. Юноша, упавший с трапа, вроде бы очухался и сел, держась за бок и мотая головой. Его светлые волосы рассыпались по плечам, щеки порозовели.