Максимилиан Раин - Внук Донского [оптимизирована обложка]

Парень засмеялся как-то легко, душевно. Никакой настороженности в нём уже не чувствовалось. Наоборот, сейчас я видел перед собой доброго и любящего брата. Даже стыдно стало за свои предположения, высказанные ранее отцу.

– Молва шед, иже главой ты хвор? – продолжил он. – Блядяша поди. Гугнил токмо зельне. Бывало, чаяшь, дондеже ты косно мысль глаголишь, и в томление влещиваешися. А ныне ты выправился. Глаголешь, яко вития [692] Вития – красноречивый оратор, проповедник. на торжище. Ладен стал. Ликом красным матушке уподобен. Деву пригожу те нать. Иму тя с сей в Москву, а то изокваснешь зде.

В кувшине оказался крепкий перевар, на вкус очень даже отменный. Брат вдруг взъярился и наорал на холопов, что они медленно работают. Мужички забегали шустрей.

– Ты сам как поживаешь в Москве? – поспешил переключить поток вопросов на него.

– Инде те вся поведаю, а то отичу час исполнь рекл о сием бытие в Москве. Язык ужо заболел, – увернулся от допроса брат. – Женити тя нудит, небось? Мя на Феодору Васильевну, княжну Рязанску спихивал. А она ликом травлена. Черти на ей горох молотили [693] Черти на ней горох молотили – присказка, намекающая на рябинки на лице после оспы. . Нудма отлещился от сего, с братом Васькой ушед под руку государя Московска.

– Есть такое дело. Сватают за Машку Боровскую, – признался ему.

– Воно иже! – поразился брат. – И я же семо пришед по сему ряду. Такожде хочу к ней посвататися. Стара княгиня Елена Ольгердовна зельне скудна калитою стала. Готова за унучку Марию град Малоярославец с окрестью в приданное дати, удел вящший [694] Вящший – больший, лучший. . За сие мнит от долга сея избавитися. А у мя удел мал вельми, гобину не зрю. Долгов сеих мнозе.

– Не тревожься, братиш. Постараюсь уговорить отца тебе помочь, – заявил я.

– Добре, – просто согласился будущий Шемяка, улыбнулся и потрепал мои волосы. – Отич присно любил тя лишче мя с Васькой, но я такожде тя люблю.

И вдруг заорал зычно в сторону суетящихся холопов:

– Зачну совлещася [695] Совлещися – раздеться. . Не уборзитеся [696] Борзитися – спешить. пещь запалити, пока порть на ми есть, болезновати будете сеими гузнами.

Я предупредил тёзку, что мыться с ним не стану.

– Не люблю купаться с толстыми тётками, – объяснил свой отказ.

– Не хоронися, мой утый брате, – хохотнул брат и саданул ладонью по плечу. – Управимся без женок дебелых. Буде нам радощно и удало.

Он подозвал одного из холопов и произнёс какой-то приказ. Я не разобрал ничего, а парень тут же умчался.

Как я ни пытался уйти, как ни вырывался, всё было бесполезно. Пришлось тоже раздеваться, горестно вздыхая и сгорая от стыда. Историческая персона, уже раздетая полностью, стояла, улыбаясь и ожидая меня. Фигурой он был похож на греческого бога Гермеса, сошедшего с Олимпа. Нет, скорее на козлоногого сатира, вышедшего из оливковой рощи после секса с нимфами, если принимать во внимание слегка кривоватые ноги, обильную волосатость и прочие детали ниже пояса. Его тело, источающее запахи пота и адреналина, было также покрыто множеством ссадин и синяков. Задышалось гораздо спокойней. Меня комментировать он тоже не стал, хотя заинтересованно разглядывал.

– Готов? Поидем ужо в мыльню, а то у мя гузно простыло, – заорал на меня сатир и, дурачась, толкнул вперёд.

Мы с грохотом и хохотом поскакали в парную.

– Где же бабы? – заинтересованно промявкал я, млея от предвкушения.

На такую сексуальную наживку, как мой братан, должны клевать только красотки первой величины. И мне, надеюсь, тоже что-нибудь откатится. Отцовы гренадёрши и прочие гиппопотамихи будут вспоминаться только у угасающих воспоминаниях.

– Не терпится? – поощрительно улыбнулся брат. – Поскору буде те лепше баб.

Я ещё не успел переварить в своём мозгу эти слова, как в мыльню ввалилась толпа голых парней, вопя, пихаясь, размахивая руками и прочими конечностями. Все без исключения выглядели ожившими статуями древнегреческих богов. Братец, точно, спецкастинг устраивал в свою команду. Бород почти у всех атлетов не было, только некоторые из них имели кое-какую поросль на своих лицах. У меня даже похолодело как-то там внизу, в кишочках.

– Чего это они сюда припёрлись? – прошептал я одеревеневшими губами, но брат услышал или просто догадался.

– Буде радощи! – проорал он, подмигивая шалыми глазами.

Данунах! Клял себя последними словами. Не зря свербело под копчиком. Чуть не наделал при всём честно́м народе в мыльной.

– У меня живот скрутило чего-то вдруг, братец, – сообщил тёзке слегка охрипшим дискантом, борясь с рвущейся на свободу массой.

– Иди, избременися [697] Избременяти – облегчать, выгружать. и ворочайся наопак. Мы тя на мнозе чаяти не будем, – ответил он, нетерпеливо суча руками.

Я вскочил и пулей вылетел из мыльни. Позади раздались жуткие крики. Началось! Даже не хотелось думать о том, что там могло твориться. Рука сама неосознанно совершила крестное знамение. В предбаннике накинул на себя холстину и проскочил в ближайший нужник. Вернувшись, принялся лихорадочно набрасывать на себя шмотки, вспоминая моменты общения с братом и злобно матерясь.

Когда посидел немного и успокоился, прислушиваясь к доносящемуся из мыльной рёву, вдруг жутко захотелось взглянуть на мужскую групповуху, хоть краем глаза полюбопытствовать. Для расширения кругозора, ясен пень. Осторожно приоткрыл дверь и заглянул.

В помещении происходила банальная драка. Голые атлеты боролись стенка на стенку. Махались руками, ногами, шмякались телами о деревянный пол, тискались в борцовых позах. Многие были уже окровавленными. Кое-кто отдыхал без сознания на лавках. Князя Дмитрия дивные атлеты возюкали так же немилосердно, как и всех остальных. С трудом узнал его с подбитым фейсом. Вместо жёсткого порно оказался всего лишь голый баттл.

– Ну, ты иде тамо закоснел, Митка? Иди к нам боронитися, – весело заорал брат, заметив меня.

– Сейчас, я скоро, – сообщил ему и бросился в предбанник снова раздеваться. Когда вернулся, сражение уже закончилось. Боги отдыхали, омывая боевые раны, сидя по лавкам и обсуждая варианты наказания проигравшей стороны. Предлагались самые жуткие глумления, которые только может вынести над собой душа русского парня. Против порки и прочих унижений уже я решительно возражал. Обрыдли мне эти все садистские штучки. Наелся ими в этом времени до печёнок. Однако свои варианты наказаний не предложил. Кроме как кукарекать под столом, ничего в голову не приходило.

Баб так и не позвали. Меня омывали и парили мужские руки. Даже взгрустнулось как-то, вспоминая банный разврат на прошлой недельке. Вариант, предложенный братом, тоже в чём-то прикольный, но если драться голышом, то лучше с бабами, пусть даже бегемотного типа.