Анатолий Дроздов - Лейб-хирург

— Кто это сочинил? — спросил Михаил, когда Валериан смолк.

— Английский поэт Редъярд Киплинг. На русский язык перевел Константин Симонов.

— Обидные стихи!

— Зато полезные. Однажды меня бросила женщина, которую я любил. Я сильно переживал, можно сказать, болел. А потом натолкнулся на это стихотворение, прочел его – и выздоровел. Есть два типа женщин, друг мой Михаил. Одним посвящают стихи и книги, сочиняют для них музыку и изображают их на полотнах. И они этого достойны. А другие – пустые бабы, которых мы нередко принимаем за королев. Вот и тебе не повезло. Плюнь и забудь! Придет время, и она будет кусать себе локти за то, что упустила такого мужчину.

— Ваша кусала? — не удержался Михаил.

— Грызла! — подтвердил Валериан и засмеялся. Михаил его поддержал и ощутил, как на душе стало легко…

— Господин коллежский асессор!

Михаил оглянулся – к нему бежал санитар.

— Там, эта, раненых привезли!

Михаил поспешил за посыльным. Выбравшись на пространство перед операционными землянками, на миг онемел. Все оно было заставлено санями, на которых лежали прикрытые одеялами раненые. Вокруг них уже копошились санитары – проверяли повязки, поили из чайников. Врачи же, сгрудившись у операционных землянок, смотрели Михаила.

— Откуда столько? — спросил Михаил, подойдя.

— На левом фланге германец наше расположение из траншейных бомбометов обстрелял, — сообщил Загоруйко. — Внезапно. Солдаты как раз к ротной кухне подошли. Накрыло точно.

— Позавтракать успели?

— Вроде нет, — неуверенно сказал шляхтич.

— Узнайте, Николай Семенович, это важно. Одно дело оперировать раненого с полным желудком, другое – с пустым.

— Понял! — кивнул Загоруйко и побежал к саням.

— Готовьте обе операционные! — приказал Михаил оставшимся врачам. — Первая для меня с Иваном Александровичем, во второй будет работать Николай Семенович. Ассистента он выберет сам. Я займусь сортировкой. За дело, господа! Время не ждет!

Врачи загомонили и разбежались исполнять. А Михаил направился к саням. «Поганое это дело – сортировка раненых, — говорил Валериан. — В этот миг ты решаешь, кому жить, а кому умереть. Можно бросить силы на спасение самого тяжелого, но за время, которое ты ему уделишь, умрут трое других. Приходится решать. Такого не пожелаешь даже врагу…»

Михаил вздохнул и склонился над раненым в ближней телеге. Он командир медсанбата, и это его долг – сортировать…

После посещения меня императрицей началась движуха, как пишут в интернете. Для начала меня посетили портные и сапожники, которые сняли мерки. Назавтра принесли мундиры – для повседневной носки и парадный, и две пары сапог. К ним прилагались соответствующие шинели, фуражки и даже барашковая зимняя шапка с синим верхом и позолоченным двуглавым орлом на тулье – неизвестный благодетель позаботился. Повседневный мундир украшали узкие серебряные погоны с двумя просветами без звездочек, но с императорским вензелем. Меня повысили в чине на одну ступень. Теперь я коллежский советник, который равен пехотному полковнику. Неплохая карьера менее чем за год! Парадный мундир украшали эполеты – тоже серебряные, а также мои ордена и знак военного лекаря, который мне вручили еще в Минске. Здесь его носят с гордостью. Оказалось, вещи прибыли в Москву вместе со мной, но держали их в отдалении от хозяина. Наверное, чтобы не сбежал…

Следом за портными и обувщиками прибыл секретарь императрицы. Он передал мне высочайшее повеление привести себя в порядок и явиться пред августейшие очи для представления по случаю возведения меня в новую должность и присвоения чина. Смотрел секретарь без приязни – видимо, недоумевал: с чего удостоился милости хам и возмутитель спокойствия? Просвещать его я не стал – обойдется. Облачился в мундир и отправился следом. Императрица приняла меня в кабинете. Кроме нее присутствовали Ольга и знакомый мне лейб-медик Горецкий. Я произнес положенные слова, получил из августейших ручек жалованную грамоту и пожелания трудиться на благо России. В ответ прозвучали заверения новоиспеченного придворного, что не пожалеет сил. Тем аудиенция и завершилась.

Из кабинета мы вышли вместе с Горецким, Ольга задержалась у матери.

— Позвольте поздравить, — сказал лейб-медик в коридоре. — Поверьте: сердечно рад. Вы заслужили эту милость, как никто другой. Вы гениальный хирург и чудотворец, чему сам свидетель. Заверяю, что не вижу в вас соперника. У нас разные задачи. Мне сообщили, что вы займетесь внедрением в медицинскую практику новшеств. Если потребуется моя помощь, обращайтесь без стеснения.

— Благодарю, Афанасий Петрович, — я протянул ему руку, которую Горецкий с энтузиазмом пожал. — Мы все трудимся на благо России.

Пафос, но здесь к этому привыкли.

— Императрица поручила мне познакомить вас с жизнью двора, — продолжил Горецкий. — С правилами поведения, церемониалом, обычаями и прочим. Не возражаете?

Мудро. Без проводника я набью тут шишек и посуды.

— Буду благодарен.

— Для начала предлагаю осмотреть дом, который ее императорское величество пожаловала вам за излечение наследницы. Здоровье позволяет вам совершить поездку? — он посмотрел на мой лоб. Вчера я снял швы, но багрово-фиолетовый шрам выглядел жутковато. Обзавелся украшением…

— Не беспокойтесь, Афанасий Петрович! Чувствую себя неплохо.

— Тогда едем! Нас ждут.

Ехать оказалось недалеко – в Охотный Ряд. Там наш автомобиль притормозил у высоких кованых ворот. Шофер нажал на клаксон, и створки их поползли в стороны. «Руссо-Балт» вкатился внутрь и замер у крыльца. Мы с Горецким вышли на мощеный булыжником двор – его успели отчистить от снега, и я осмотрелся. А неплохо. Довольно просторный двор, окруженный кирпичной оградой, конюшня, каретный сарай, какие-то хозяйственные постройки. Все сложено из красного кирпича и крыто железом. Дом двухэтажный, с колоннами у входа. Оштукатуренные и окрашенные стены, высокие окна с частыми переплетами.