Александр Воронков - На орловском направлении. Отыгрыш

Вот уж эти гражданские! Какой-нибудь намёк на незначительные потери повергает их в уныние. Он, Клаус, уже давно забыл, что такое мягкая постель и покой. А летняя Франция здесь, в этой злой стране, окутанной, словно саваном, холодными осенними туманами, вспоминается как дивная сказка. Но он не теряет присутствия духа. После войны у него наверняка будет достаточно марок, чтобы если не выкупить дядину мастерскую, то открыть собственную. И привезти в Файхинген Жозефину, и… А стихи и наблюдения — они для души и на память потомкам: пусть знают, что их предок был не последним из солдат Рейха, многое повидал, испытал лишения, пережил опасности…

Замечательное, кстати, может выйти посвящение — что-то вроде письма в будущее. Почему именно сегодня? Наверное, зря он торопится. Грядут поистине знаменательные дни. Наверняка фюрер позволит своим верным солдатам отпраздновать Рождество в Москау, будет время и поразмышлять, и оформить мысли на титульном листе записной книжки… чёрные чернила можно раздобыть у писаря. А сегодня… Перед ними — самая обыкновенная речушка, названия которой Клаус не запомнил. Дальше, как сказали, будет маленький город, названия он не расслышал.

Они не глушат моторы, не отходят от своих танков, даже, шутка ли сказать, едят на ходу — вот-вот вернётся разведка, и вперед. Нет, вряд ли они столкнутся с сопротивлением русских. Поговорил с бывалыми: все как один считают, что против третьей дивизии большевики бросили последние резервы, что были у них на этом направлении, и здесь ждать толковой обороны от упрямых русских фанатиков не приходится. Клаус вспомнил о сожжённых панцерах, виденных по пути близ Севска (это название он специально запомнил, чтобы прославить павших героев в стихах, когда выдастся свободная минутка), и поежился — конечно, всего лишь от порыва ветра. Да и ожидание — оно почему-то всегда тревожное.

А разведка… надо надеяться, она подтвердит, что переправа надёжна. Иначе… от дурного предчувствия у Клауса заныли виски. Странно… противоестественно! Слово, которым здесь обозначают неглубокое место в реке, звучит очень… чуть было не подумал — по-арийски, быстро поправил себя — по-европейски… и так похоже на родное, доброе — «хлеб». Хорошее, домашнее, надёжное слово — и зыбкое илистое дно, прикрытое мутной холодной водой. Вессель посмотрел на реку, как на притворяющегося покорным мирным жителем врага. Подумал: не зафиксировать ли образ? Нет. Еще, чего доброго, беду навлечешь. И снова зябко передёрнул плечами. На этот раз — не от ветра. От воспоминаний об одной такой же вот речушке, мост через которую оказался взорван и пришлось перебираться вброд. Курт по прозвищу Каменный проскочил с видимой легкостью, Клаус с безоглядной смело сунулся следом. Пройти-то прошёл, но вдоволь напоил мотор водой с песком. И, что ещё хуже, растерялся, когда понял, какую глупость совершил. Не миновать бы взыскания, если бы не Курт. Такому механику сам дядя Вилли уважительно поклонился бы. И младшему из Весселей дружба с ним была бы весьма полезна в будущем. Да вот досада — Каменный ни с кем не желает сближаться и даже когда предлагает помощь, глядит мрачно, лицо — что гипсовая маска, только губы и шевелятся, неподвижный взгляд направлен куда-то в пространство. А еще… нет, Клаус понимает, что страх перед насилием — удел слабого, да и необходимость устрашения уже очевидна, без неё с этой страной не сладишь. Но незаурядное мастерство и точный расчёт, использованные для того, чтобы раздавить собаку, которой вздумалось перебежать дорогу перед танком… или это была кошка? По тому, что от неё осталось, не разобрать. Если кошка — тем более непонятно, какая-то бессмысленная жестокость. Но камерадам Курт помогает всегда, не дожидаясь просьб. Вот и сейчас — Вессель отыскал Каменного глазами — бродит меж танков, как жрец древних германцев — меж дерев священной рощи, смотрит на них с благоговением, останавливается, прислушивается, словно они о чем-то ему рассказывают. Жутковато и завораживающе.

И вообще, зрелище эпическое: бронированная стая готова устремиться к добыче, а люди — уже не просто люди, а сверхчеловеки, которым покорна эта агрессивная мощь. У солнца не хватает сил, чтобы пробиться сквозь промозглый туман, а огоньки сигарет — пробиваются, складываются в новое созвездие. Клаус не сомневается: оно предрекает победу.

Перед мысленным взором гефрайтера Весселя — то, чему только предстоит быть… то великое, что свершится здесь в самом скором времени. Вот из марева вынырнут хищные силуэты — мотоциклы разведчиков. Краткие команды прозвучат красивее любых напутственных слов. И вырвется на свободу неудержимый, но скованный стальной дисциплиной поток. Мотоциклы и люди — единая сущность, псы войны, что вынюхивают добычу. Следом, со стремительностью и напором загонщиков, — броневики. И только потом — рыцарственного вида панцеры. Пехота на бронетранспортёрах, артиллерия, зенитчики — рыцарям не положено обходиться без слуг… Говорят, сам командир дивизии нередко предпочитает танк штабной машине.

Вряд ли в маленьком городке найдется работа для панцеров. Но столь быстрое движение вперед тоже отнимает силы, командующий группой снова и снова оправдывает прозвище «Хайнц-ураган»… о, да, этот век требует именно таких бури и натиска!

Так что пока есть возможность — Вессель снова косится на Каменного Курта, на этот раз неодобрительно, — надо отдыхать. И Клаус закуривает, прикрывая ладонью огонёк от ветра с реки. Сразу становится теплее. Мощь и уют соседствуют. И Клаус думает, думает… Уже не столько о войне, сколько об оттенках серого. Белесовато-серый туман — как выношенный плащ нищего. Броня окрашена в благородный серый — природа наделила хищника, заботясь о его пропитании, шкурой похожего оттенка… Хороший образ.

И всё-таки день для написания посвящения наследникам сегодня не худший, мысли облекаются в слова без малейших усилий. Правда, придётся довольствоваться огрызком химического карандаша. Тем большей старательности требует работа. Приходится пожертвовать последним чистым носовым платком — шёлковым! о, да, у Клауса имеется такая нефронтовая роскошь! — постелить его на броню и только потом раскрыть драгоценную записную книжку. «В этот обычный осенний день на пути в русскую столицу я, гефрайтер Клаус Вильгельм Вессель…»

Кажется, он оказался в танке раньше, чем успел услышать команду. Кажется… Успел сунуть записную книжку в карман комбинезона, уголком сознания зацепившись за мысль: будущей семейной реликвии там совсем не место. Платок… ладно, невелика потеря.

Деревянный мост через русскую реку на удивление похож на другой, памятный — над Энцем. Подростком Клаус удил с него рыбу, на нём же впервые повстречался с холодной, как Лорелея, красавицей Лоттхен… Нашел время для воспоминаний! Сентиментальный поэт за рычагами грозного панцера — более дурацкое зрелище трудно вообразить! И этот проклятый мост никак не может быть похож на тот. Держит — да и ладно. У Клауса взмокли ладони… как же он ненавидит воду! И любит твердую землю… даже ту, которая не так уж и тверда — влажно сминается под траками.