Александр Воронков - На орловском направлении. Отыгрыш

Отдыхающему на скамейке запасных земляку. Ну, раз вопрос возник, давайте посмотрим некоторые ключевые моменты.

Тут уже было сказано об «улитке», которая потом столь же успешно использовалась между Орлом и Мценском. Этот момент вошел и в художественную литературу, и в кино (первая часть киноэпопеи «Преодоление»). Реже упоминается другой факт: в начале ноября, т. е. буквально через пару недель после отступления наших частей из Орла, совсем на другом участке фронта, в рамках 2-й Синявинской операции, было использовано тактическое решение, разработанное Годуновым: по узкому коридору, в котором заперли немцев после того как 25 октября сняли блокаду Ленинграда, выпустили 84 тысячи реактивных снарядов, одномоментно нанеся авиаудар. Но куда фатальнее для рейха был тот факт, что группу армий «Север» обокрали и обездолили: фюрер так озверел от неожиданной заминки на магистральном пути к Москве, что чуть ли не сразу, буквально во второй декаде октября, начал снимать с северо-запада войска и перебрасывать в центр.

В центре у немцев ничего хорошего так и не вышло. Стояли они под Мценском, как татаро-монголы на Угре (правда, те, из песни слова не выкинешь, в своё время Мценск прошли и только потом застряли). Но взять Москву Гитлеру, понятно, хотелось ничуть не меньше, нежели Ахмату. Вот и начинает фюрер выдергивать части ещё и с юга — и тоже застопорился, на Ишуньских позициях, а в середине ноября был вынужден даже не приказать, чтобы его войска оставили Крым, а констатировать: оставили. А виноват оказался кто? Правильно, сперва на юге генерал Майнштейн, потом повсеместно генерал Мороз. Ситуацию, которая к этому времени сложилась для группы армий «Центр», можно описать слегка перефразированной присказкой: «Ганс, я русского медведя поймал!» «Так тащи его сюда!» «Не пуска-ает!» И когда 1 декабря началось наше контрнаступление, некоторые немцы восприняли его как избавление от ужаса неопределенности. Ей-ей не вру, кто-то из военных журналистов составил экстракт из дневниковых записей немецких солдат… вот только где я это читал, с ходу не вспомню. Датированы те записи, если не ошибаюсь, в массе своей всё тем же декабрём. А в январе, в почти миллионном Смоленском котле, было уже не «наконец-то началось!», а «камрады, это конец!»

Вот и прикидывайте, коллеги, какой могла бы быть альтернативная история без обороны Орла. А я одно скажу, по результатам собственных выкладок: был бы у нас День Победы не 8 декабря 1944 года, а где-нибудь ближе к середине года 1945-го…

Октябрь 1991 года

Я вернулась домой.

Самые главные слова. Светлые. Как первое младенческое «мама!» и как признание в любви, когда знаешь наверняка, что услышишь ответное.

Марина Алексеевна усмехнулась. Верно Шурка говорит: препод — он и в Африке препод. Ко всему-то он должен подобрать слова, да не абы какие, а самые правильные, самые точные, самые доходчивые.

Правда, сейчас внучка не ехидничает — помалкивает. Смотрит в оконце, серьёзная, сосредоточенная… взрослая. Так уж у них повелось: по пути с вокзала разговаривать только с Городом и слушать, что он ответит, а потом уж делиться друг с дружкой. Задумчивая Шурка очень похожа на деда, хотя так-то все говорят, что она не в них, не в Орловых, а в материну породу, северную.

Зато таксист попался словоохотливый. Притом, что вызывающе молод — хорошо, если года на три старше Александры. Вьюноши — они обычно такие все из себя солидные… ну, вроде, как Шурка сейчас, только наигранно. А у этого и ворот, и душа нараспашку. Ему бы не частить да самого себя не перебивать — заправский бы экскурсовод вышел.

— …а вам наш вокзал понравился? Он всем нравится. Говорят, раньше ещё лучше был… да что говорят! Я сам на фотках видел. Правда, фотки чёрно-белые, неотретушированные, толком и не поймешь, лучше или не лучше. Его во время войны разрушили. А сейчас видели, скверик на Привокзалке переделывают? Говорят, исторический облик восстановят. Интересно, чего там будет? Я его старые фотки в сети искал — не нашел…

— Звать-то тебя как? — неожиданно для себя самой спросила Марина Алексеевна.

— Сергеем.

— А фамилия, часом, не Дёмин?

— Чего это Дёмин? — слегка насторожился парень. — Данилов я.

И вдруг, тоже ни с того ни с сего:

— А мой дед в сорок первом Орёл оборонял.

Будто в мысли заглянул.

Марина Алексеевна поймала своё отражение во внутрисалонном зеркале: ну да была бы нужда молодому человеку мысли читать! Сама ведь только что пальто расстегнула, натоплено в машине так, будто на дворе не бабье лето, пахнущее солнечной пылью и угасающей листвой, а морозное предновогодье. На платье — медаль «За оборону Орла», которую она ещё перед отъездом из Мурманска сняла с «парадного» крепдешинового пиджака. Эту, да ещё «За победу над Германией» с чеканным профилем Верховного и датами: «1941–1944». Сколько всего уложилось в эти годы!

Шурка молчит. Сергей тоже что-то притих. Без лишних вопросов остановился у цветочного павильончика, а потом, даже не дожидаясь просьбы, притормозил у Сквера Защитников Отечества, который Марина Алексеевна по привычке продолжала называть Первомайским. Тут ведь даже деревья прежние, посаженные незадолго до её рождения орловскими комсомольцами, ветеранами ещё не отгремевшей войны. А две боковые аллейки сажали их дети, ветераны Отечественной. Где-то здесь есть и её, Маринки Полыниной, липонька-тридцатилетка. На Доме Победы — наверняка совсем недавно подновленные щиты с портретами. Сталин, Рокоссовский, Берия, Плиев, Черняховский… На площади перед сквером — памятник работы легендарного Вучетича: молодой боец, немножко похожий на Серёжку… не на этого, а на Дёмина, павшего смертью храбрых при штурме Берлина, и средних лет ополченец в рабочем пиджаке. Шурочкин дед. Уж неизвестно, какими путями удалось Матвею дойти до Вучетича, какими словами он убеждал знаменитого скульптора… и как с единственного сильно засвеченного фото, случайно сделанного не то Селезнем, не то Гороховым под Дмитровском, можно было сделать узнаваемый портрет сперва в гипсе, потом в бронзе… Матвей так и не рассказал, лишь улыбался хитро и с гордостью. Одну только фразу и обронил: «Если уж не быть в Орле памятнику Годунову… пусть будет памятник Годунову! Даже в энциклопедии портрета Сашкиного нет, а у нас — есть». Вот уж эти писатели! Не с его ли легкой руки дмитровскую «Валькирию» в просторечье нет-нет да «Маринкой» назовут? Сама слышала. «Где встречаемся?» — «На площади у «Маринки»…

…Шурочка кладёт красные гвоздики на плиту красного гранита. Немножко торопливо, потому что по аллее, звучно печатая шаг, идёт смена Почётного Караула. Орёл — не Мурманск; чёрные бушлаты, которые здесь нечасто увидишь, приковывают взоры прохожих. На рукавах пламенеют красно-золотые шевроны с гербом СССР и словами: «Пост № 1. г. Орёл». И на лентах бескозырок золотом начертано: «Орёл».