Александр Харников - Дунайские волны

А это кто? Чуть в стороне я заметила нашего старого знакомого Мишеньку Альбаца, того самого, который когда-то «помог» нам с портфелем. Ага, а вон там его пацанята в толпе шныряют. Но это оказалось не самым интересным – среди зевак явственно выделялась пара личностей, неуловимо напомнивших мне героев комедий, которые пытаются остаться незамеченными.

Я, делая вид, что смотрю на себя в карманное зеркальце и поправляю прическу, сделала пару снимков на мобильник и переслала их Косте по вайфаю – местный мобильный роутер находится в будке у входа на пирс, а сам Костя с ребятами где-то рядом. Вдруг пригодится…

А к пирсу подходит красавец «Выборг», а за ним – «Мордовия», издали похожая на гигантский гамбургер с пропеллерами. Оба корабля движутся по гавани с помощью буксиров. Почему – понятно даже мне: во-первых, доставка горючего на Черное море – трудоемкое дело, а во-вторых, зачем показывать местным возможности этих наших кораблей? На всякий случай пирс будет и дальше находиться под строжайшей охраной, а акваторию вокруг него закроют на все время стоянки наших кораблей в Одессе.

– Мария Александровна, я счастлив вновь увидеть вас! – мою руку целует Павел Степанович Нахимов. Я всеми силами пытаюсь не покраснеть, но у меня это плохо получается. Не могла себе представить жизни ни с кем, кроме мужа – и вот, пожалуйста… Но Коля мой остался там, в далеком будущем, и родится через много-много лет после моей смерти. Да и сам он мне сказал, мол, выходи замуж, если что случится.

Но все равно мне как-то не по себе: «и хочется, и колется»… Павел Степанович шепотом успевает пригласить меня в «Лондонскую» на ужин, после чего его окружают штабные офицеры и уводят с пирса.

– Машенька! Милая!

Я, засмотревшись на Павла Степановича, и не заметила, как на пирсе появился Ник. Хочется его обнять, но народ может не так понять, и я протягиваю величественным жестом свою руку, которую он пылко, но неумело лобызает. Деревня американская, блин… Нужно же ее не целовать, а чмокнуть, едва касаясь. Ладно, потом как-нибудь объясню, не здесь же…

– Коленька! Наконец-то… Слушай, давай завтра пообедаем вместе? Расскажешь мне обо всем. И о дороге сюда, и о твоих планах. А главное, как ты дошел до жизни такой, что названую сестру на свою помолвку не пригласил…

– А как насчет того, чтобы поужинать сегодня?

– Да нет, не получится – мне завтра на рассвете уже уходить. Увы, не смогу. А вот что, если я тебе Одессу покажу? Я здесь уже почти что местная. Встретимся через час в «Лондонской»?

– А как насчет ужина сегодня?

– Заметано!

2 (14) октября 1854 года.

Бабадаг, Добруджа

Мехмет Садык-паша (Михаил Чайковский), командующий Славянским легионом

– Паша-эфендим! Паша-эфендим!

Я мгновенно проснулся (военная служба ко многому приучила) и сел на койке. Передо мной стоял бинбаши [52] Тысячник. Ахмед Али-бей, он же некрасовский казак Кузьма Нечаев и мой заместитель.

Я перешел на русский:

– Что такое, Ахмед?

– Там… зарево… крупный пожар… Это где-то в стороне Славы Русской.

Через несколько минут мы – Ахмед, я и поднятые по тревоге две сотни казаков-некрасовцев – уже мчались в направлении липованской столицы. Просто так там ничего загореться не могло – прохладная погода, накрапывает дождик, да и случилось нам быть свидетелями, как тамошние обитатели действуют при пожаре. Тогда, месяц назад, вспыхнул один из домов – местные сначала спасли тех, кто был в доме, а затем позаботились о том, чтобы пожар не распространился. А вчера, когда мы проезжали через селение, на месте сгоревшего каркаса дома уже сверкал белеными стенами новый – строили его, как у староверов принято, всем скопом.

Липоване – русские староверы, переселившиеся в Добруджу сто лет назад. В отличие от болгар и греков, они вполне лояльны турецкой власти, а та их, в свою очередь, не очень-то и прижимает. Да, джизью – налог на иноверцев – платить приходится, но у липован никогда не отбирали детей в янычары, как у других христианских народов, и в их деревнях нет турецкой администрации. Зато, когда требуется, они всегда накормят и напоят аскеров и выделят продовольствия на несколько дней. Ходят, конечно, слухи, что они и русским войскам помогали – но это-то понятно, они ни с кем не хотят ссориться.

Вот так и вчера – когда мы возвращались в Бабадаг и далее в Тульчу после успешного усмирения второго мятежа за последний год, в Славе вынесли из домов столы и накормили весь наш Легион. Выглядели они при этом хмуро – а как же иначе, если мы в очередной раз съели их недельный запас продовольствия. Но в отличие от болгар с греками, никто и не подумал проверять, не отравлена ли вода, не из тухлого ли мяса и рыбы приготовлена еда, не добавили ли гостеприимные хозяева в нее чего-нибудь такое, отчего потом у всего войска начнется, извините за подробности, понос… И когда мы, согласно недавно полученному приказу Омер-паши, потребовали сдать все огнестрельное оружие до конца боевых действий, те подчинились – причем мы могли быть уверенными, что выдали все. Нам даже не пришлось обыскивать хаты, как это было у менее лояльных народов.

После усмирения первого мятежа в Добрудже – а он начался после того, как русские покинули здешние земли, а вернувшиеся турецкие войска начали грабеж христианского населения – нас определили в Тульчу, недалеко от Дуная и русских. Нас – это Славянский легион, созданный мною из местных славян – некрасовских и задунайских казаков, немногих малоросов-переселенцев и небольшого количества поляков, бежавших из родных мест после разгрома восстания тридцатого года. К последним принадлежу и я – родился в Киевской губернии, отец мой – поляк, а мать – из запорожских казаков. Помыкался потом я во Франции и решил, что с большинством эмигрантов-соотечественников мне не по пути.

И было у меня две дороги – либо в Североамериканские Соединенные Штаты, либо в Османскую империю. Первое позволило бы мне сохранить веру, но вряд ли мне там удалось бы принять участие в борьбе за свободу своей отчизны. И я выбрал второе, хоть мне и пришлось перейти в ислам.

Таких, как я, в Турции было множество. Некоторые так и остались католиками – но им был заказан путь в армию, в высшие эшелоны бюрократии, да и просто в приличное по местным меркам общество. В моем легионе служили исключительно такие вот поляки. Другие же – такие как Константин Борженцкий, ставший Мустафой Джелялэддином – превратились в ревностных мусульман и османских патриотов. А я принадлежал к третьим, к тем, для кого ислам был лишь ступенью в карьерной лестнице; уютно в местном обществе мне никак не было. Но тут предоставилась возможность показать себя, а впоследствии наш султан Абдул-Хамид, да продлит Аллах дни его, начал мне благоволить и дал разрешение создать Славянский легион.