Александр Осин - Государь поневоле

По скрипучим ступеням мы поднялись в большую горницу. Там меня ждал Тихон и, как ни странно, Наташка. Я думал, она всё ещё спит с дороги. Царевна, хромая, подошла.

— Петруша, ты где пропадал? Матушка встала, не почивает, тебя спрашивает.

— В саду я был и двор смотрел.

— А есть сад?

— Есть, сестрица и большой. Больше чем кремлёвский. Прямо до самой Яузы.

— Пошли, матушку уговоришь отпустить меня в саду погулять!

Я взял её за руку и попросил Тихона вести нас.

— Ой, братец, не беги так шибко! Не поспеваю я.

— Болит ещё нога-то?

— Болит, но уже не так сильно, как ранее.

— И как тебе удалось так точно попасть? Прямо по глазу заехала Никитке Хрущеву. Он теперь на всю жизнь кривой останется.

Я посмотрел на девчушку. Сестра в ответ мне лукаво улыбнулась.

— Ой, не спрашивай меня, Петруша, как! Наверное, богородица меня направила прямо в одеяло-то. Как всё-таки ты славно придумал, его натянуть! Я уже и с жизнью простилась. — Притянула меня поближе и зашептала в ухо. — Я в детстве прыжками с вышки занималась.

Я так же тихо ответил Наташе:

— Лидочка, я ведь совсем не думал, когда за покрывало схватился. Будто кто-то подтолкнул меня. Если бы думал, то, наверное, не решился на такую авантюру. Как девочке поспасть в такой маленький кусок материи с десяти метров.

— С десяти? Димка, там и семи-то не было. Тебе со страху и от роста носителя показалось! — она немного помолчала. — И впредь не называй меня, пожалуйста, Лидой! Нет её больше! То есть, без Наташи нет.

— Хорошо, сестрица! — Я осторожно сжал её ладошку.

Мы шли за слугой уже по половине царицы. Какие-то бабки-приживалки из тёмных углов шушуканьем провожали нас. За нами, отставая метра на два-три, топал мой кравчий с Прасковьей Ромодановской — главной мамкой сестры. Ну вот, Тихон, идущий впереди нас, распахнул дверь, и мы вошли в спальню к матушке. Государыня сидела у окна вместе с двумя старыми боярынями. Все женщины, несмотря на лето, были в телогреях и накинутых на них летниках. Вся одежда была из хорошей плотной ткани с росписью серебряными узорами. Головы были под богатыми, усыпанными жемчугами киками. Мы поклонились матушке, а боярыни поклонились мне.

— Поздорову ли, матушка? — первым спросил я.

— Поздорову, Петруша, поздорову — ответила царица — Что же ты, сынок, убёг один, да на речку? Ужель пристало это государю?

— Душно мне, матушка, в тереме. Да и Данила сказывал, что свежие ветры и солнце полезны мне будут. — Решил не тянуть и, сделав голос пожалостливей, сказал: — разреши нам, матушка, с сестрицей в саду гуляти. Пусть и мамки Наташины с нами будут, и кто из моих стольников.

Наталья Кирилловна вгляделась в меня. "Блин! А Пётр всё ещё дуется на меня, не помогает!" — испугался я того, что сделал что-то не так. Хотя я уже делал много чего не так за последнюю седмицу. Царица устало вздохнула и дала своё дозволение гулять детям в саду, но только не одним, и не убегать.

Мы с Наташей облюбовали небольшую поляну на берегу реки у места, где начинался небольшой пруд. Нам поставили шатёр и принесли два раскладных парусиновых креслица. Теперь почти каждый день при хорошей погоде мы гуляли по саду и останавливались посидеть у шатра. Сопровождавшие нас Наташины мамки и мои стольники не с первого раза, но приучились быть в стороне и не нарушать нашего уединения. Им тоже сделали навесик от солнца и поставили скамьи.

В один из дней в конце июня мы как обычно после обеда и сна сидели на нашем месте. Солнце освещало противоположный крутой берег Яузы. Хорошо была видна поднимающаяся на него дорога, крайние дома деревни, пасущееся стадо на опушке рощи и небольшой обоз, пылящий в Москву через мост. Картинка открывались идиллическая. Солнечный день, лёгкий южный ветерок и простые звуки природы — плеск редкой волны, гогот гусей, спустившихся с противоположного берега в воду, блеяние коз и овец, гонимых в деревню, да ленивый лай псов. Замечательно! Не доставало шашлычка, зелени — огурчиков, там, помидорчиков. Я мечтательно закрыл глаза, вытянувшись на креслице.

— О чём думаешь, Петруша?

— Да вот представил, что сейчас шашлычок будет готов и мы его под водочку, да на природе… Да помидорчиков бы…

— Помидорчиков? Это тебе у Черкасских надобно просить. Соня Шереметева сказывала, что была на днях у них с маменькой в Останкино. Так боярыня Авдотья похвалялась чудным цветком с дивным ароматом под названием "Томаталь". Боярину Михаилу Алегуковичу голландские купцы в прошлом годе семена привезли и те в теплицах добрые всходы дали.

Я удивлённо посмотрел на Ли… Наташу. Цветок "Томаталь"? Вспомнил происхождение Черкасских и не удержался:

— А что татарские мурзы тут помидоры нюхают? Курить не пробовали?

— Не ёрничай, братец, плоды томата пока считаются ядовитыми и как еда рассматриваются только отравителями.

Я посмотрел на наших "надсмотрщиков". Андрея не увидел. Подозвал новоназначенного стольника Никиту.

— Великий государь? — склонился тот в поклоне.

— Слушай Никита, а знаешь ли ты, где пропадает Андрей Черкасский, помнится утре он был на забаве.

Стольник, немного подумав, сказал.

— Ты ж его, Пётр Алексеевич, отправил в Москву за пороховым зельем.

"Точно" — вспомнил, что обещали царю стрельбу пушечки показать, и я отправил хитрого татарина, выбить доброго качеством пороха. В прошлый раз для мушкетиков дали какой-то гнилой, который горел, шипел, но не взрывался.

— Ты съезди в Останкино до Черкасских, да прознай, не даст ли мне боярин плодов, что у него в садах на цветке Томаталь растут. Только зелены не бери, бери жёлты али красны.

— Прости, великий государь, не вели казнить, не расслышал, как светок сей ты назвал.

— Томаталь!

— Домададь?

— ТОМАТАЛЬ! Дурачина!

— Не гневайся, государь, исполню все, как велишь.

— А как я велю? Повтори!

— Чему вторить то, Пётр Алексеевич?

— Чего велю тебе, то и повтори.

— А чего ты велишь?

Я постепенно начал закипать от такой тупизны. Спасало только то, что фамилии знатная у него была — Хрущёв. Не столь знатная для Москвы, сколько для всякого попаданца. А то Высоцкого здесь не поймут, до Калашникова как до Пекина раком, но вот "замочить Хрущева" я теперь точно смогу. И пусть этот Хрущёв — симпатичный парень с типично рязанским лицом, а не лысый и толстый партийный вождь, но для "красоты попадания" хоть одно дело сделать надо. Что зря я его из жильцов в стольники поднял? Подумал: "Интересно, а если все, кого планировали вселить, по одному Хрущеву завалят, то, сколько тех на Москве останется. Вроде у его отца — думского дворянина Федьки Хрущева только один сын был, всё дочки, в основном, и дочки".