В. Бирюк - Герцогиня

Не имея возможности оценить первопричину — изменение гормональной реакции множества особей, историки вынуждены довольствоваться её отдалёнными последствиями — массовыми движениями широких народных масс.

"Народ созрел для революции" — почему? Потому что фраза "Боже, царя храни…" перестала вызывать в народных желудочно-кишечных всплеск серотонина?

Боголюбский насаждает православие из любви к Христу? Или он любит Христа потому что его кишечник под звуки псалмов серотонин лучше вырабатывает?

Выявление причины определяет и методы воздействия. Одно: "земля — крестьянам, фабрики — рабочим, мир — народам". Другое: каждому по "таблетке радости". Или — по "стакану забвения". Или — по куску "опиума для народа".

Человек, даже став правителем, остаётся человеком. Выбор: "хорошо/плохо", "правильно/неправильно" делается им по его личному выбросу "гормонов счастья". Как гипоталамус, насыщая кровь дофамином, скажет — так и будет.

Конечно, в рамках "исторического процесса". Реальность, "законы Ньютона" — никто не отменял.

Гипоталамус у князя Андрея — хороший. Это я помню по исследованию его мощей.

Самого гипоталамуса благоверного князя никто не видел, он в среднем мозге. Даже убийцы Боголюбского с гипоталамусом не ознакомились: судя по следам на костях, его резали, "секли", добиваясь кровопотери, слабости. А вот глубоких колющих, рубящих ударов, требующих меньших дистанций — не фиксировано. Даже один против толпы, безоружный и бездоспешный, в ночной рубашке, "Бешеный Катай" вызывал страх у заговорщиков.

Плотно связанный с гипоталамусом гипофиз у Андрея — весьма вполне. Что видно по форме "турецкого седла" в клиновидной части его черепа. Функционируют эффективно. Не навязывает беспорядочную любвеобильность, но вполне обеспечивает устойчивое однолюбство.

По словам патологоанатома: "он берёг честь женщины".

Что я и наблюдаю.

Первая реакция — не дела государственные, а нормальный мужской собственнический инстинкт: кто посмел мою женщину…? Вбитая эволюцией технология распространения генов требует от самца защищать свою самку — инструмент воспроизводства себе подобных. От всяких опасностей и других самцов. Не защищавшие — потомства не оставили.

У Андрея насчёт "воспроизводства"… никак. Но инстинкт — довлеет.

Раз довлеет — отвечать не следует. Врать нельзя, а сказать правду… да ещё всю… Убить, хоть бы и чисто инстинктивно, он вполне…

Промолчать тоже нельзя. "Молчание — знак согласия". Тогда… сам спрошу. Чего-нибудь. Кстати, кого — "её"? Их же две.

А, факеншит! К дочке Андрей конечно… относится. Но с женой знаком дольше. И — лучше.

Да какое ему дело?! Благоверный святомученистый самко-владелец. Они ж разведены! У него уже другая есть, законная, венчанная.

— Ты ещё ко мне в штаны залезь да понюхай. Вдруг духом знакомым пахнёт.

Я не сильно борзею? — Сща узнаю.

— Что?!!! Ты с кем…? Стража!

Узнал. "Сильно".

Факеншит. Могут и голову срубить. Тут же. С него станется.

"Смерть бегает за глупыми, умные находят ее сами" — это оно? Я — нашёл? В смысле — я умный?

Ваня, твой безграничный жизнеутверждающий оптимизм… рискует перейти в жизне-отрицающий.

Четверо гридней в снаряге, с обнажёнными мечами вваливаются в палату. И останавливаются. Я сижу в стороне, возле столика писца. Между мной и Андреем шагов пять-шесть, никаких движений, никакой явной опасности… И чего звали?

— Взять! В поруб!

Гридни разворачиваются ко мне. Но не спешат. Наконец, старший командует:

— Ты… эта… положь мечи, выходь сюды…

— Ребята… кто сунется — уши пообрубаю. Забыли "Зверя Лютого"?

Гридни… мнутся. Потом осторожно расходятся, начинают обходить меня с обеих сторон. На опущенных обнажённых мечах качаются блики от света свечи. Чуть играют клинками, чуть прижимают рукояти в хвате. Примерятся.

А я — нет.

Достать "огрызки" — согласиться, принять бой. Пока у меня руки пусты — меня можно пугать. Толкать. Рукой, ногой. Резать-убивать… не кошерно.

Терплю. Ух, как тяжело! Но… сдерживаюсь. От истерики с мечемаханием.

Я не такой уж хороший фехтовальщик. Но про это никто, кроме Артемия и Чарджи, не знает. Я не демонстрирую своё умение, не дерусь на поединках. А когда дерусь — убиваю. Одно из моих прозвищ "Немой убивец". Потому что не устраиваю предварительных… песен и плясок.

"Вот — враг стоячий, вот — враг упокоенный. Промежуточные стадии неинтересны".

И уже, как говорят, многих таким образом поубивал. Слухи идут. На мой счёт относят и победы моих воинов, и мои победы, хоть бы и не фехтовальные. Никто не верит, что на Земляничном ручье я на горочке сидел да издалека глядел. Нет, конечно — лично крошил кипчаков сотнями.

Туда же относит народная молва многие странные смерти моих противников; уши, плывущие по рекам на плотиках; вырванные зубами, по-волчьи, хрипы бунтовщиков; посаженных на кол племенных колдунов; страшную, полную чертовщины, головорубную машину…

Как про Огненного Змея: "…не свой брат, у него нет пощады: верная смерть от одного удара. Да и чего ждать от нечистой силы!..".

Не думаю, что этим мужикам их бабушки каждый вечер перед сном страшные сказки про меня рассказывают. Но все они что-то такое слышали. Оттого и мнутся.

Сейчас опрокину на них столик, вон тому правому складнем писарским запулю в глаз, броском вдоль стены, захват заложника: Боголюбскому "огрызок" к горлу… Как бы не нарваться — у него где-то рядом должна быть его любимая железяка. Куда он "меч Святого Бориса" сунул? А, вижу — он на нём сидит. И уже тянет. Всё? Бой?

Лучше сперва поговорить:

— Княже, стражи твои — люди живые, а не игрушки для забав детских. Если я тут их поуроняю, что тебе Богородица скажет?

Андрей чуть скинул гнев, с интересом рассматривает своих гридней. Это не его обычная охрана — кипчаки хана Асадука, эти — русаки, Владимирские или Суздальские. Похоже — новички. Приближает к себе, присматривается, проверяет перед накатывающей войной.

Ещё: мною интересуется. Он не видел меня в бою. Ни в Бряхимове, ни в Янине. Только удивительные рассказы слышал. Теперь ему любопытно посмотреть.

Князь-кавалерист. Большой знаток всякого человеко-зарубания, зарезания и протыкания. Эксперт. По расчленёнке. Интересуется новым опытом.

Напоминание о Богородице и моя подчёркиваемая неподвижность несколько меняют его настроение.

— Ладно, идите. Вой-яки.

Гридни уходят, а вот меч — у него на коленях. И рука на рукояти. Он спокоен и уверен. В своём мече, в своей руке. При всех его возрасте, болезнях, ранениях, сидячем положении, отсутствии доспехов… если он махнёт и попадёт… кранты без вариантов. А он — попадёт. В РИ его рискнули пойти убивать только после того, как меч утащили.