Владимир Сербский - Пятый прыжок с кульбитом

Порывистым движением она крепко обняла меня, и в глазах вдруг почернело. Так бывает, когда в вагоне метро внезапно моргает свет. И это не свет в конце туннеля - вместо больничной затхлости в лицо ударил запах сушеных яблок.

- Вот так, значит, работает эта хитрая штуковина, - моргнув, пробормотал я. Солнечный луч заставил прижмурить глаз.

Обнявшись, мы стояли у раскрытого окна веранды. Ветра не было. Запах сухофруктов, гирляндами развешанных в углу, смешивался в облако ароматов с цветущей вишней и духом вскопанной земли. Отличный коктейль для ударенного мозга! Мне даже идти никуда не хотелось. Так бы дальше и стоял у окна, где душа отдыхает и никуда не спешит.

- Значит, здесь мы живем? - я отстранился, поскольку Анюта никаких попыток не делала. - Хорошее место...

Просвеченная солнцем сквозь тюлевые занавески, веранда выглядела картинкой из кино прошлого века: вязаный абажур на лампочке, под ним круглый стол, покрытый скатертью с рюшечками. Интерьер в стиле «ретро» дополняли ажурные венские стулья. А диван с откидными валиками в углу и тканые половички у входа подчеркивали необычную картину.

Девчонка отступила на шаг, из серых глазищ закапали слезы:

- Жили мы с вами, Антон Михалыч, душа в душу. Здесь, в этой избушке, и в вашей квартире на Чехова. Вся наша компания завидовала, ей богу.

- Так-так, - заинтересовался я, оглядываюсь.

Делить ложе с девушкой, конечно, не такой великий подвиг, о множестве которых мне товарищи рассказывали. Но в моем возрасте - поступок достаточно смелый.

Анюта всхлипнула:

- И все было хорошо, пока меня не укусила бешеная муха. Стала я, дура, о свадьбе мечтать, и метаться из крайности в крайность.

- Как это?

- Все можно измерить, только человеческая глупость безмерна, - девчонка шмыгнула носом. - Сначала в рот вам заглядывала и лебезила, а потом взялась бурчать. Принялась вам мозг выедать, как стерва старорежимная. Допилилась, дурында, тупой пилой!

- Хм... - закашлялся я. Смотреть на ее слезы было больно.

- Пошла между нами трещина. И мне бы успокоиться, сгладить разлад, да куда там... Когда нет ума, уже не будет - вожжа бабе под хвост попала. После очередного припадка разрыдалась, в горячке обидные слова сказала. А потом собрала вещи и ушла. Как оказалось, навсегда. Не черная кошка виновата, что между нами пробежала, а сама горшки побила. Дурочка истеричная...

Ничего этого я не помнил, но для понимания сути провидцем быть не надо. Картина казалась настолько ясной, что представить подобное не трудно. Небось, было и такое, о чем она умолчала. Например, как девушка-ураган тарелки яростно колотила, с криками о загубленной молодости на каторге. И только потом до нее дошло, что злая жизнь преподнесла урок: кто чужого не сберег, своего тот не увидит.

- Аня, хватит плакать. Что было, то прошло, - я вытащил из кармана пакетик одноразовых салфеток. - Но что-то мне подсказывает, что это еще не все.

- Конечно, свято место пусто не бывает, - согласилась она, прикладывая платочек к глазам. И послушно продолжила исповедь: - После меня здесь стали жить сестры Гольдберг.

- Много? - осторожно уточнил я.

- Чего много?

- Ну, сестер этих.

- А... Двое, - Анюта звучно высморкалась. - Сара Гольдберг с фамильным альтом, и Ада Гольдберг со своей дурацкой флейтой. Козы драные!

- Слава богу, хоть не с табором... - выдохнул я. - И что, сразу вдвоем заехали?

- Нет. Сначала Ада, потом Сара, - она взмахнула очередной салфеткой. - А потом уже

обе.

- А музыкальные инструменты зачем?

Видимо, я брякнул чего-то не то. Девчонка язвительно всплеснула руками:

- Репетировали они здесь, Антон Михалыч! А днем и ночью, без устали.

- Хм, однако! - не удержался я от возгласа.

Какие-то комменты из меня лезли еще, но я сумел их задавить. Информационный обвал грозил превратиться в лавину. А то ли еще будет? Мне следует потерпеть и дослушать: попала собака в колесо - пищи, но беги.

- Однако сестры долго не зажились, - продолжила Аня.

- Почему?

- Выехали в Израиль. «Отпусти народ мой», как сказал Моисей. И все такое.

- В смысле, на ПМЖ?

- Ага, воссоединение родственников. Сестры уехали, и их место досталось Сене.

- Кто такой Сеня? - обомлел я. - Мама родная, я не только психический, но еще и голубой? Господи, прости и помоги...

Анюта улыбнулась сквозь слезы:

- Нет, Сеня - это Ксения Люлька. Вы же видели ее в клинике. Теперь это ваша смуглянка.

- А ты? - выдохнул я несколько успокоено.

На этом месте необычного рассказа девчонка снова удивила:

- А я замуж вышла, только не за вас. Должна признать, вы молодец.

-Да?

- Вы не обиделись. Ни тогда, ни потом. Рабочие отношения у нас сохранились.

Хм... Анюта сообщала такие детали, которые требовалось осмыслить и переварить. Ладно, я ходок и спекулянт Бережной. Предположим, я шаман и великий колдун Антоний. Бог с ним. Но зачем он меня закинул в этот мир? С какой такой целью? Для чего я пришел сюда? Чтобы завоевать группу одиноких прелестниц? Интересная задача. Нет, любовь высокое и светлое чувство, спору нет. И любви все возрасты покорны. А то, что у меня теплые руки, к которым липнет слабый пол, я и без этих рассказов знал. Наша непростая жизнь постоянно подкидывает извечные треугольники, состоящие из мужчины и женщины. Но что бы оказаться таким женолюбом за короткий промежуток... Это надо постараться.

- А почему Алены нет в списке? - задал я вполне логичный вопрос.

Однако это белое пятно осталось тайной. Она пожала плечами:

- Сама удивляюсь, Антон Михалыч.

А уж как я удивляюсь...

- Мне пора, - Анюта шмыгнула. - До свиданья.

- Скажи, милая, могу я чем-нибудь тебе помочь? - мягким движением я коснулся ее плеча.

Вместо ответа она дернулась:

- Дура я, Антон Михалыч. Дура круглая. Что имеем, не храним. Потерявши - плачем.

Что ж, стоит промолчать. Спорить ни к чему, и так все ясно. Знать путь и идти по нему - не одно и то же. А я пока не то что бы ни иду, я и пути не знаю.

Девчонка снова всхлипнула, и растаяла без следа. Пропала, как будто и не было.

Рука моя осталась висеть в воздухе. Интересные тут фокусы девушки показывают... А новости такие, что вообще не передать. От раздумий отвлек скулеж и топотанье за окном. Я выглянул: крупная овчарка черно-коричневого окраса, повизгивая и взлаивая, металась по вскопанной клумбе. Энергично молотя хвостом, эта собака упорно делала вид, будто увидела в окне крайне дорогого и близкого человека.

- Шерсть ухожена, нос мокрый, глаза блестят. Собачка здорова, - пришла голову престранная мысль. - Раньше было не так...

Она бросилась в ноги, едва раскрыл дверь во двор. Овчарка скулила и вертелась юлой, а когда нагнулся, лизнула в лицо. От ластящегося зверя дохнуло такой любовью и обожанием, что в жизни не испытывал. А следом меня накрыло: я вспомнил.