Борис Орлов - Святой Грааль [СИ]

… Торжественный обед в Ноттингем-холле был парадным-препарадным! Во главе стола — мы с Машей, по правую руку — дядя Вилли, по левую — тесть с тёщей. Дальше идут Энгельс с Алькой, Маркс с парнями, русичи, валлийцы и все-все-все остальные — с дамами, девицами, или в одиночку. Прислуги у тестя не хватило, так что пришлось подтянуть слуг из города: от нового шерифа, парочки баронов и даже из местных трактиров. В результате мы имеем бурное пиршество, сопровождаемое нестройными застольными песнями, бешенную суматоху перепуганных свалившимся на них высоким доверием официантов, изыски местной кухни, от которой я всегда был не в восторге, и море разливанное вина, от которого я всегда в восторге был.

— как там дальше, граф?!

Это Алька пытается спеть мою любимую песню. Энгельрик мучительно напрягается, но тут внезапно песню подхватывает Маша:

Глядя на то, как она старается, мне удается задавить душащий меня смех.

Хор пирующих дружно подхватывает этот безумный припев:

Я слышу, как тёща Шарлота тихонько шепчет тестю:

— Милый мой, скажи: освоил ли ты уже этот дивный и напевный готский язык? О чем поёт наша дочь?

Ответа я услышать не успел, потому что…

В пиршественную залу ворвался — нет, буквально влетел, впорхнул монах в развевающейся сутане. Он диким взглядом обвел всех присутствующих, узрел мою персону и кинулся ко мне, завывая на ходу:

— Там!.. Ваше велич!.. Архиепископ отца-настоятеля… Вешать повелел!..

На этом интереснейшем моменте он зацепился ногой за щербину в каменном полу и растянулся плашмя, свалив двух нерасторопных прислужников, которые в свою очередь вывалили блюдо с какими-то мелкими зажаренными птичками прямо на русичей. Те вскинулись, и жизнь слуг повисла на волоске, но я успел вмешаться…

— Сидеть! — И уже монашку — Что у вас там стряслось?!

Монашек, всхлипывая, сбивчиво поведал жуткую историю о том, как архиепископ Кентерберийский явился под стены аббатства в сопровождении целого полка ветеранов; как аббат встретил хлебом-солью (читай: вином и жареными гусями!) высокое (читай: толстое!) начальство и сопровождающих его лиц (читай: небритых разбойничьих морд!); как владыко Адипатус возжелал проверить финансы аббатства и уединился с отцом-келарем… Вот на этом событии монашек споткнулся и разрыдался.

— Господин архиепископ… он… господина аббата… посохом…

— Благословил? — подсказывает, давясь от смеха, добрая душа — сэр Джон де Литль.

— Угу… а господин аббат — господина архиепископа…

— Чё, тоже посохом? — уточняет гран-сержант "надежной, вооруженной до зубов королевской охраны".

Монашек истово кивает:

— И тиару сбил… А господин архиепископ… кувшин… со стола…

— Треснул твоего аббата кувшином?

Это уже граф Солсбери тоже заинтересовался похождениями своего бывшего соперника в делах любовных, а ныне — "лепшего кореша", исправно отпускающего Длинному Мечу все его грехи.

— Н-нет… — всхлипнул монашек. — Он… ему… его… надел… на голову… снять не смогли… разбить пришлось… только кусок… от горлышка… так у отца-настоятеля… и торчи-и-и-ит…

Из дальнейшего прерываемого рыданиями рассказа, выяснилось, что монахам удалось каким-то чудом вытолкать отца Тука за ворота, где на приволье расположился Шервудско-Нотингемский полк, занятый дегустацией трех выкаченных бочек вина. Узрев такое непотребство, ветераны подняли сбитого с ног и с толку Примаса Англии и кинулись к монастырю выяснять, не много ли святые отцы на себя берут?

Как обитатели аббатства успели запереть ворота, монашек объяснить не мог. Решительно. Но это не помогло. В смысле — не совсем. Полк ветеранов под командой святого отца и духовного вдохновителя немедленно начал готовиться к штурму. Жители обители, сообразив, что дело пахнет керосином, послали гонца к королю — ко мне, то есть. Для чего означенного монашка спустили со стены на веревках, и он припустил во весь дух в Нотингем.

— Извини, дорогая, — отхохотавшись, я поцеловал Машеньку, — но мне срочно надо скакать в аббатство Святой Девы Марии, пока эти охламоны не разрушили до основания место нашего венчания… Джон, пусть готовят коней!..

… Возле стен святой обители мы появились минут за двадцать до решительного штурма. Ветераны подошли к делу со всей основательностью: приготовили толстые вязанки хвороста вместо щитов, такими же вязанками забросали ров, вырубили длинные шесты в ближайшей роще, связали лестницы… Лучники взяли под прицел участок стены, а копейщики уже изготовились начинать. Чуть в стороне от лучников стоял отец Тук. Тиара, надетая на тщательно забинтованную голову, придавала ему вид одухотворенный и грозный…

— Святой отец, ты чего это затеял?

— А-а-а, это ты, сын мой… — отец-замполит повернулся ко мне. — Вот, видишь?

И он указал мне на забинтованную голову.

— У меня разбиты голова и вера в человеческую добродетель, — сообщил он с удрученным видом. — И кем? Этим никчемным, вислозадым, своекорыстным грешником, что лишь по недосмотру свыше мог стать аббатом…

— Вы хоть из-за чего схлестнулись-то? Я так понял, что сперва-то вас приняли хорошо?

Тук грозно сверкнул глазами:

— Приняли?! А ты знаешь, что удумал этот толстобрюхий нечестивец?!

— Допустим, ты у меня тоже не с голоду опух… Ну, и что он там придумал?

— Начал святынями торговать! А ты говоришь…

М-да, это, разумеется, нехорошо… Христос, помнится, изгонял торгующих из храма… Но, всё-таки, это еще не повод, чтобы штурмовать мирное аббатство. Можно просто лекцию прочесть в воспитательных целях, например, покаяние какое наложить. А то сразу — в атаку и под нож?..

— Слышь, Адипатус, а ты палку-то не перегнул? Ну, может, они и продали там парочку каких-нибудь не сильно важных святынь, ну… не знаю, что-то типа святых мощей Юстаса-Алексу, или волшебного камушка великомученика Мальчика-с-Пальчик?

Бравый замполит побагровел от праведного гнева:

— Когда бы так! Но ведь он, язычник подлый, вздумал торговать лоскутами от крестильной рубахи твоего, государь, наследника — юного Генри!

Чем-чем он там торгует?! Я сошёл с ума, или что?!

А отец Тук, не замечая моего ошарашенного вида, продолжил:

— И добро бы, истинными лоскутами торговал, так ведь в то полотно, что он на лоскуты извел, уже можно троих таких, как Джон запеленать! Он их по два пенни за лоскут отдает, а наторговал уже на два фунта!

Рядом тихо ржал гран-сержант Джон де Литль. Я попытался представить себе это количество ткани — и не смог, запутавшись в местной монетной системе. А замполит Кентерберийский окончательно вошел в раж: