Максимилиан Раин - Внук Донского

— Эй, там…, неси чего-нибудь на зуб бросить. Жрать хочу, как стадо крокодилов, — вякнул я звонким мальчишеским дискантом.

Только успел подняться и похрустеть суставчиками, как ворвались гриди и попытались скрутить.

— Да вы что, ослобы, делаете? Сына княжеского не узнаёте? — заорал я.

— Прости, княжич. Не признаша тя в порти войной. Мниша, лихоимец в палаты проник, — попытался объясниться старший группы.

Бойцы сконфуженно исчезли, но через какое-то время вновь материализовалась женская особь.

— Государь тя лицезрети хоче, княжич.

— Дай хоть корочку хлеба…, три корочки, — задумчиво попросил её.

— Воля тея, господине, — поклонилась женщина.

И ведь реально принесла три корочки ржаного хлеба. Могла бы сообразить чего-то более стоящее, пирожок там, курячью ножку. Ну, да ладно. Засунул в рот пресловутые корочки и бодро потопал на рандеву с батей.

Из палат дьяки меня направили во двор, а оттуда в конюшню. Отец решил сделать перерыв между бесконечными приёмами, переговорами, докладами и отчётами и заодно проинспектировать своих разномастных жеребцов. Во все времена люди обеспеченные, состоятельные заводили у себя нечто такое, чем можно похвастаться перед другими, кинуть, так сказать, понты. В моё время это был парк автотачек крутых марок, в это время — породистые лошадки. Богатырская фигура князя Звенигородского и Галицкого располагалась ко мне боком. Мельком он взглянул на меня и снова отвернулся к скотинкам.

— Пошто монастырь сей любимы покинул и в мирскую скверну злопакостну низвергся? — спросил он неприязненно после длительного периода молчания.

— Здравствуй на многие лета, княже славный, — бодро провякал я для начала разговора.

— И те не хворати, — буркнул отец.

Чего злобствовать? Блудный сын ведь в родительские объятья вернулся. Положено принимающей стороне испытать радость и срочно заколоть откормленного телёнка, если следовать церковной притче.

— Ты разве не рад меня видеть, отец? — осторожно поинтересовался я.

— Радостью моя душа исполнится, аще узрею пред ся сына сваго, — услышал в ответ.

Вот тебе на! Видимо проклятый старец успел начирикать правителю свои гипотезы. Сейчас князь позовёт свою охрану, и… прощай карьера принца Галицкого.

— Знай, отец, что я не в монастыре пребывал, а в кремеле, в узилище вонючем. Боярин Единец со своими людьми меня похитили, пытали и требовали, чтобы я признал себя холопом, честь княжескую поруша. С трудом великим удалось от них сбежать, переодевшись в воинскую одежду и с помощью одного честного человека, — проговорил я пересохшим от волнения горлом.

Отец резво повернулся ко мне всем своим внушительным корпусом и зловеще хмыкнул:

— Ай, блядишь, Дмитрие.

Вместо ответа снял рубаху и обнажив спину со свежими ещё следами порки.

— Мнилось, иже похотел ты схоронитися у старца Паисия от мя и детелей державных. Либо захворал прежней скорбией, — растерянно пробормотал отец, осторожно обнимая меня.

— А разве отец Паисий ничего тебе про меня не говорил?

— Хвор он был зельно. Молитвами нашими днесь токмо в здравие взошед.

Значит, с этой стороны ничего мне пока не угрожало. Если весы Фортуны качнулись в мою сторону, не мешало бы разобраться с подлецом Кирияком.

— Отец, ты покараешь лиходеев, меня жестоко мучивших?

— Лично доводство содею, — пообещал он, — Токмо не верится ми, что сей разумливый муж противу нас с тей крамолы творил. В заслугах велиех боярин Кирияк для порядия государева.

Отец смотрел так, будто надеялся, что я вдруг признаюсь, что сам себя избил плетью, мух отгоняя.

— В сём ряде без спеху требно вся деяти, — помыслив, постановил он, — Пойди, сыне, и обрядись сподобно сей вятшести. Лекаря те прислати?

Почувствовав, что князь намерен завершить разговор, решился высказать самое важное:

— Отец мой, если меня любишь, прикажи освободить гудцов Рака Мирона и Зайца Треню. Эти молодые люди за меня заступались, когда Единец со своими подельниками на меня напали. Лиходеев, меня жестоко мучивших в узилище, покарай.

— Обещай ми понове сыном послушливым быти и согласием обречь ся на женитьбу с Марией Ярославной, княжной Боровска, то исполню тею просьбу, — неожиданно выставил отец встречное условие.

Баш на баш, значит? Ну, ладно. Соглашусь. Свадьба всё равно ведь не состоится. Машке суждено быть государыней московской. Я то знаю историю, в отличие от грозного батяни.

— Воля твоя, батюшка, — притворно вздохнул я, сдерживая радость, — Будет, как ты повелишь.

Отец от избытка чувств устроил мне костодробительный обниманс и крепкогубный целованс. Я был не против малость потерпеть.

А жизнь то налаживается! Вернулись мои слуги — Ждан и Устин. Помогли мне приодеться в приличествующее по статусу шмотьё. Душевно так старались, будто сильно соскучились. На мне теперь красовались расшитая золотыми узорами по краям белая шёлковая рубаха, штаны синие из тафты, сапоги сафьяновые, опять же синие, кафтан красные с золотыми завитками. Пришёл лекарь Саид, и пришлось снова раздеваться. Попользовал он меня мазями и притирками, подрихтовал раскуроченную морду. Такой слой грима навощил, что я сам себя перестал узнавать в зеркале. Зато позорные отметины стали едва заметны.

Будто приняв зов моего, обиженного тремя корочками, желудка прибыл теремной дьяк и позвал на трапезу. Там застал весь ближний совет, включая боярина Единца и старшину княжеских гридей. За трапезным столом сидел только князь. Все остальные с испуганными лицами ютились на пристенных лавках, а главный гридь, бояре Семён и Кирияк так вовсе стояли на вытяжку перед государём с потерянным выражением на своих косматых лицах. Отец кивком указал мне на место подле себя. Бояре привстали и отвесили мне полупоклон.

Разговор происходил на повышенных тонах и касался произошедших прошлой ночью загадочных событий во дворце. Никто точно не знал, что именно тогда произошло. Бояре выдавали сведения, один другого нелепее от разных очевидцев. Одни говорили, что на дворец напала целая толпа татей. Они избили охранявших ворота гридей и ворвались на женскую половину. Там сильничали жинок служивых всю ночь. Кладовые с запасами ценного заграничного вина разорили. К Евпраксии тоже залезли, бзыри злопакостны, и само собой оприходовали её. Странно всё как-то. Может быть, после меня ещё какая-то сексуально озабоченная толпа прорвалась во дворец.

Другие рассказывали про явление чёрта "рогами бодлива, ногами колотлива, из ноздрей смрад извергаще". Эта нечисть всех воев во дворе играючи раскидала и пошла охотить прислужниц и прочих жинок. Чего он несёт? Какой такой смрад у меня в ноздрях обнаружился? Догадался, что речь шла именно о моём шумном возвращении с гулянки. Нашли чёрта. И когда это я успел за ночь такую ораву женщин оприходовать и винные подвалы разорить? Что за подлые поклёпы? Обидно даже!