Алиса Климова - Вотъ Вамъ молотъ

Зато автомат получился простым и очень дешёвым. Чему, между прочим, поспособствовала моя жена: Камилла придумала хитрый клей, намертво приклеивающий поликарбонат к стали — и в результате магазины стали обходиться максимум в полтинник. Сам-то поликарбонат австрияк Айнхорн придумал еще двенадцать лет назад, а как массово для него сырьё вырабатывать, Александр Дианин выдумал еще раньше, лет уж двадцать как. Но и Камилле пришлось напрячь извилины: нынешняя химия отличалась либо микроскопическими объемами выработки реактивов, либо массовым производством очень грязных веществ.

У меня же дела шли хуже. На разработку технологии меднения цилиндров моторов убил почти год, прежде чем получил сколь-нибудь приемлемый результат. Даже более чем приемлемый — но сколько времени было потрачено зря! А оказалось все просто: на обычном токарном станке нутро цилиндра просто "мазалось" латунными стержнями под приличным давлением (при поливании глицерином с добавкой щавелевой кислоты). Полчаса работы самого примитивного станка — и всё готово…

Заодно я получил еще один сильно побочный, но еще более сильно полезный эффект: долговечность моторов резко возросла. Я где-то слышал, что двадцать процентов износа цилиндра случается на первые десять часов работы мотора. Понятно: после хонингования, как цилиндр не промывай, абразив в нем остается: мелкие его пылинки намертво впиваются в стенки. Ну а при "намазывании меди" эти пылинки из стенок благополучно выдираются. Вроде пустяк — а начальная мощность мотора увеличивается почти на пять процентов (с учетом резкого снижения трения). И у меня появилась мысль…

Но прежде чем она появилась, случилось очень многое. Летом девятого года Генри внезапно умер от инсульта. На похороны я, конечно, не успел — при все желании не смог бы, но все равно мы с Камиллой к нему выехали, хоть так уважить память. И в Америке мы узнали (причем от Сэма Клеменса) очень удивившую меня вещь.

В отличие от двух десятков огромных американских компаний, которые управлялись Роджерсом, но собственностью его не были (хотя он и владел приличными пакетами акций), «Палм Ривер» никому, кроме меня и Генри не принадлежала. Юридически же она вообще никому не принадлежала. Вот только управляться она могла всего четырьмя лицами: самим Генри, мною, Марком Твеном и Камиллой… Именно в такой последовательности, и теперь, когда Генри не стало, компания попала полностью под моё управление.

Гарри Роджерс — на самом деле его все же звали Генри Хатльстон-младший, как и отца — успел до нашего приезда провести (с помощью шустрых адвокатов, конечно) предварительную ревизию фирмы, и к своему прискорбию выяснил, что она на сто процентов была создана на мои деньги. Это ведь и в самом деле было именно так: наличку-то на покупку «компаний-учредителей» именно я из кармана вынул…

Генри мне как-то в разговоре пожаловался на сына — мол, балбесом растет, к бизнесу не пригоден. И, вероятно поэтому, и в завещании отдельно указал, что акции, семье принадлежащие, среди членов семьи распределяются, но вот управлять активами они права не имеют — в противном случае акций они лишаются. Хотя Генри-то не виноват, что дети у него малосообразительные попались. Опять же Сэм и Камилла высказали свое «чадолюбивое» мнение — так что, пока семья Роджерса не разъехалась, я им объявил, что в память о друге четыре дочери и сын будут получать по полмиллиона долларов в год следующие десять лет. А вдова — по четверти пожизненно (или пока не выйдет замуж).

Вообще-то не ахти какие деньги… Палм Ривер, кроме нефтяной провинции Нигерии, теперь владела бокситами Французской Гвинеи (которые, правда, еще не добывались), а так же несколькими месторождениями в Бразилии — вроде бы угольными и железнорудными. И с торговли нефтью и углём получала чуть больше восьмидесяти миллионов долларов в год — однако денег этих никто пока не замечал: они в основном крутились внутри компании. Из полутораста с небольшим миллионов, полученных компанией за последние четыре года, сто десять ушло на приобретение перспективных месторождений, а остальное — на закупку оборудования для добычи — главным образом той же нефти.

Так что теперь под моим управлением оказалась огромная структура, добывающая много где много всякого разного — вот только своих заводов по производству того, что нужно для добычи, у «Палм Ривер» не было. Как не было и перерабатывающих заводов…

Однако деньги — были, и каждый день компания приносила их по четверти миллиона. Главным образом, от продажи нефти, идея возить руду и уголь через океан была еще не очень популярна. Американцы (да и сам Генри) считал, что уголь и руду проще добывать на месте. Что было странно: тот же лес, который в перевозке стоил как бы не в разы больше угля, а на рынке стоил дешевле, заокеанцы радостно возили и из Китая, и из той же Бразилии…

Самым большим успехом была поездка в гости к Хуану Гомесу. Забавный был человек этот Хуан: к двадцати годам он едва научился правильно писать свои имя с фамилией, но в пятьдесят два стал уже очень заметным политиком. Мы как раз успели на празднование его пятидесятидвухлетия со своим подарком — новеньким «Кадиллаком». Взятка, конечно — но взятка не за какие-то грандиозные преференции, а просто за дружеский разговор.

Мировоззрение Хуана Винсенте мне тоже понравилось. Сеньор Гомес был абсолютно искренне убеждён в том, что существуют совершенно неполноценные народы, которые в принципе не понимают, что нужно делать для достижения собственного благополучия — и таким народам для их собственного счастья жизненно необходим умный правитель. Которым, разумеется, он искренне считал себя — ну а собственный народ как раз к неполноценным и относился. Для меня это было особенно удобно: было вполне достаточно обо всём договориться с одним-единственным человеком. А уж как Хуан Винсенте Гомес донесёт результаты договоренностей до венесуэльского народа, который президент Гомес и возглавлял, меня особо не касалось.

Договор был весьма простым: я бурю в земле дырки, а когда из них потечёт нефть, доходы от ее добычи мы делим пополам — после того, как расходы на бурения будут полностью скомпенсированы. Я думаю, вполне честный договор: бурить предстояло много, так как всё, что я знал о венесульской нефти, было то, что она есть. Где-то на берегах озера Маракайбо. То самое, сто на полтораста километров…

Когда в начале августа мы вернулись домой, нас постигло (наконец-то!) долгожданное счастье: из скважины напротив Дубовки пошел газ. Через четыре года после начала бурильных работ. По большому счёту собственно на бурение скважины было потрачено около года, просто скважина была не первой. Первая — в полусотне метров от нынешней — заклинила на глубине чуть больше километра, и никто не знает почему. Просто в какой-то момент бурильная штанга вылезла из скважины метров на сто короче той, что в скажину опускалась, а загнутый на полметра конец в процессе подъёма засыпал ствол поскребушками со стенок жерла метров на полтораста. Так что ещё полгода велись попытки докопаться до оборванного конца штанги — после чего скважина окончательно обрушилась.