Алекс Бор - Лабиринты времени [Антология русской альтернативной истории] [litres]

– И вы рассчитывали, что вам позволят?…

– Я пессимист из-за ума, но оптимист из-за своей воли! – гордо сказала Зинаида.

– Пессимист-ка! Оптимист-ка! – жалобно воззвала Мария Папер. – Почему вы не выговариваете суффиксов?!..

– Не крутите с пушкинисткой, ни с опти- ни с пессимисткой, – напел Боря.

– Александр Иванович, пожалейте… Меня увезли! – всхлипнула Зинаида. Глаза её предательски оставались сухи.

– Ах ты, мисюсь!.. – едко сказал Тиняков. – Увезли её, понимаешь…

– Я хотела принять ваше, Александр Иванович, предложение руки и сердца. Это всё брат!.. Он принудил меня к участию в убийстве бедного Разорёнова.

– Вот как?

– Но я лишь сторожила вход, – прибавила Карамышева. – Тогда я была совсем ещё юной.

– Околоточный сообщил, что Разорёнова в два топора рубили, – приподнял бровь Розанов.

– Это всё братец, он… – Зинаида запнулась.

– Обоерукий? – подсказал Вольский.

– Именно! Вам трудно вообразить, сколь чудовищное зрелище мне пришлось вынести… Кровь, кровь повсюду, моё платье оказалось безвозвратно испорчено! Я ползала на четвереньках, вылавливая из кровавых луж клочки разорванной стариком рукописи. Знаете вы, каково вычищать булавкой запёкшуюся кровь из колец и браслетов? Я возненавидела брата! Я мечтала о его смерти!

– A propos, где ваш брат? – вмешался Розанов.

– Умер, – потупилась Карамышева. – Пару лет назад.

– А отчего?

– Внезапный приступ почечной колики.

– Ушёл, хитрец, от правосудия! – всплеснул руками Василий Васильевич.

– Я даже не распубликовала рукопись десятой главы! – встрепенулась Зинаида. – Я и хранила-то содержимое чемодана только в качестве памяти о маменьке, о наших совместных занятиях! Мы были так счастливы в те времена. Я изучала химию и настаивала чернила на сульфате железа и чернильных орешках. Искала у барахольщиков на Сухаревке старинную верже с нужными водяными знаками и ставила эксперименты по состариванию письмён на печном шестке. Ах, эта русская печь!.. Мы нарочно отправлялись на всё лето в деревню томить в печке пробные образцы рукописи. Братец Коленька готовил перья и упражнялся в пушкинском почерке и рисунках. И мы все вместе с маменькой сочиняли десятую главу, осваивали печатный станок и готовили первый тираж. Я была наборщицей, mon cher Коля служил корректором, а mamá была метранпаж.

– А где сейчас первый тираж? – осторожно спросил Розанов.

Карамышева подскочила в угол сдёрнуть шаль, драпирующую чемодан немецкой выделки. Щёлкнули запоры, и отвалившаяся крышка явила: печатный станочек, крохотную наборную кассу, брошюровочную машинку и шрифты, а также сотню или около того аккуратных книжных кирпичиков.

– Мы всё это заберём, – кивнул Розанов на чемодан. – Александр Иваныч, вы уже когда-то имели дело с этим грузом, так захватите… Кстати, Зинаида Петровна, кто именно из вашей семьи сочинил восьмую строфу?

– Это же был коллективный процесс. Я уже и не помню.

– На самом деле уже не важно. Из простого интереса, постарайтесь. Ну, вспоминайте! Восьмая строфа, третья строчка.

– Эта строфа целиком маменькина, – нетвёрдо вымолвила Зинаида.

Писатель усмехнулся:

– Знаете, какой тогда курьёз допустили? Ну, поразмыслите на досуге.

– Что ожидает меня? – спросила Карамышева.

– Сначала вы расскажете, как намеревались поступить с нами!

– Ах, я до сих пор не знаю… Выгадала до утра время подумать и радовалась.

– Вы же нас убить думали! – процедил Тиняков. – Пятерых разом! Знаете, что за такое душегубство полагается по закону?

– Вовсе не хотела я вас убивать! – возразила Зинаида, стрельнув глазками. – Может, испугать немножко. Бомба из старых маменькиных запасов, просроченная давным-давно.

– А тела куда? – неожиданно спросил Розанов.

– Неподалёку решётка закрывает сток в Карповку, – наивно ответила Зинаида.

Василий Васильевич лукаво прищурился:

– Неужто сами дотащили бы?…

Карамышева захлопала глазами.

– Вот ещё! Флигель во дворе Лавр Баклага занимает, бывший каторжник, за «красненькую» и уважение – помог бы.

– Ведь разболтает!..

– Да он спитой, больной, то и дело – почечные колики, сколько там ему жить, – махнула рукой Карамышева. – Не успел бы.

– Всё ясно. Тип женщины Ломброзо, – поджал губы Розанов.

– Простите меня! Сжальтесь же!.. Вступитесь за меня, Александр Иванович! Ну, скажите мне что-нибудь! – взмолилась Зинаида.

– Знаете, что я вам хочу сказать? Знаете?… – захлёбывался проклятый поэт. – Ничего я вам не буду говорить!

Папер горячо захлопала в ладоши:

– Правильно, Александр Иванович! Какой вы молодец!

Широкими шагами Тиняков вышел наружу.

Хлопая калошами, поэтка поспешила следом.

– Что вы со мною сделаете? – спросила надтреснутым голосом Карамышева, заглядывая в глаза Василию Васильевичу. – Поймите, я уже довольно наказана, ответственность перед законом мне не только не страшна, но, наоборот, кара примирит меня с моею совестью. Гораздо поучительнее оставить меня мучиться в собственном соку.

– Судя по вашему лицу, вы уже себя наказали, – вкрадчиво сказал Розанов. – Живите как-нибудь. Постарайтесь больше гадостями не заниматься.

– Я постригусь в монахини! Уеду в русскую миссию в Урге!

– Вы, пожалуйста, не торопитесь. И без того уже наворотили дел. Поймите, что вы каждый раз принимаете неправильные решения. Поэтому и данное ваше решение скорее всего тоже неправильное. Приищите себе какое-нибудь иное занятие. Кстати, вы своего единоутробного братца случайно не?…

Зинаида замялась.

– Ну и слава Богу! – с облегчением сказал Розанов. – Убивать родственников очень нехорошее дело. Всё-таки родная кровь…

Бугаев обидчиво заговорил:

– Я могу понять убийство, но подделка текстов Пушкина – грех неискупимый! Это не пояс Каина, это уже Юдекка, ведь кто Александр Сергеевич, коли не наш благодетель? А крыса, которую вы отравили…

– Я? Убить крысу?… Это невозможно! Ладно – человека, его не жалко, люди бывают дурны, но крысу…

– Всё ваш отравленный пряник! Несчастный зверёк имел блестящую будущность в цирке, а вы… – у Бори задрожал подбородок, но он справился и выкрикнул: – Грех! Неискупимый!

Карамышева заплакала, уткнувшись лицом в ладони.

Розанов обернулся с порога:

– Вы не забывайте могилки… Молитесь могилкам. Проведывайте: в Мясопуст, Фомин день, в родительские субботы, Троицкую. И на Дмитровскую, обязательно на Дмитровскую!

Корпус бомбы Розанов водрузил на камин.

– Вы знаете, через полвека подобные предметы в вернисажах станут выставлять!.. Кто бы бомбу не сделал, форма интересная.

– Да что тут интересного, – хмыкнул Вольский. – Взяли утятницу, спилили ножки. Пробуравили очко для фитиля.