Владислав Савин - Союз нерушимый: Союз нерушимый. Страна мечты. Восточный фронт

Да, помню и одного придурка с фаустпатроном. Хотя было такое у них очень редко – вот я лично видел лишь один раз. Посреди улицы в рост встал и целится, ну кто же так делает, чудик, – немцы обычно из-за угла старались. Мы влепили очередями, он и выстрелить не успел. Вообще, японцы вояки храбрые – иначе не решиться никак, в полный рост в штыковую на пулеметы идти. Но глупые – кто же сейчас в такие атаки ходит?

И сволочи к тому же. Я ведь видел, как звуковещательную установку подвезли и передавали, по-японски, чтобы их мирное население выходило, не тронем! А они, в ответ, из минометов! И было ведь после этого еще час до нашей атаки, и кто-то пытался к нам – и женщины, с детьми! А по ним свои же стреляли, а после добивали, палками – значит, не солдаты, а «ополчение»? У фрицев было, что эсэс так же убивали своих, кто нам сдаться хотел, – но немецкие же армейцы, а тем более фольксштурм в таком никогда замечены не были! А здесь, выходит, сволочи все поголовно! Ну и мы их тоже в плен не особо старались.

Меня сам Смоленцев учил – который Гитлера брал! Так вышло, что он меня еще с Мги знает. Ну а в сорок четвертом, перед Одером, было у нас что-то вроде курсов, по обмену опытом, и там я снова слушал, как Смоленцев говорил – даже если враг будто бы сдается, сразу стреляйте, если вам хоть что-то покажется подозрительным. А у этих япошек подозрительным было всё! Руки поднял – а вдруг у него граната за пазухой, как бы я поступил сам на его месте? О нескольких таких случая я слышал, когда именно так самураи поступали, и сам в клочья, и наших с собой. Так что мы чаще просто стреляли, и дальше шли – так спокойнее.

И помню, как в нашей роте танк подорвали. Японец мертвым притворился, а как Т-54 близко подъехал, то вскочил и под гусеницу. После чего приказ передали – в трупы на пути стрелять тоже, если есть сомнение, что не дохлый. И я сам видел три раза – очередь по телу, и рвануло! Может, и убитый лежал с зарядом, а может, и впрямь, притворившийся нас ждал. Потому всегда сначала стреляли, после разбирались – патронов было хоть залейся, и передвижные пункты боепитания позади, в БТР двое на патронных цинках сидят и магазины набивают, ты подбегаешь, пустые рожки им сбрасываешь, сразу берешь полные и снова в бой. Так что боекомплект не жалко, а помирать из-за японского упрямства совсем неохота!

Один лишь раз было – пожалели. На площади большое здание (как позже оказалось, штаб), и перед ним толпа, даже не с винтовками, а с копьями из бамбука! Я смотрю – мелкие они какие-то и в штатском, пригляделся, точно дети! Вроде там один в форме был, наверное офицер, но нас увидев, сразу в дом сбежал. А эти остались.

Нет, если бы с той стороны хоть кто-то выстрелил… Мы же только что из боя – смели бы всех, не посмотрев. Кто против нас с оружием – тот враг, пока не положил и руки не поднял. А эти малые совсем, мне показалось, лет десяти-двенадцати! Ну а копья – это разве оружие, против нас? Вот не захотелось – в таких, нам первыми стрелять!

Ну, я и вышел. По-японски не знаю – просто рявкнул на них по-нашему, брысь, пока целы! Так ведь поняли – палки свои побросали и бежать! А я в дом тот вошел – не один, конечно. Не знал, что это штаб, – а где тогда хотя бы часовой у входа? Хотя помню, там у двери винтовка валялась, брошенная. Ребята по первому этажу рассыпались, никого не нашли. А я с восемью бойцами, ну два звена, как по уставу положено, наверх. А там – мама дорогая!

Большая комната, на полу ковер, на стене портрет, наверное, их императора. И семеро японских офицеров, навытяжку. Смотрят на дверь напротив. На нас лишь обернулись, один говорит что-то по-своему, хрен поймешь! А ну хенде хох, суки! Поняли ведь! Сильно зол я был – это выходит, вы детей вместо себя умирать послали, а сами по-культурному в плен? Дальнюю дверь пинком распахиваю – там кабинет поменьше, и генерал, с тесаком в руке стоит. Я ему – брось железку! А он лыбится погано и клинок себе в живот!

А из тех семерых я после узнал того, кто на площади был, с детьми. И просто, от души, дал ему в морду. Чтобы, если он схватится за саблю, что у него все еще на боку болталась, то с чистой совестью пристрелить гада, за оказание сопротивления. А он лишь утерся, и все! Шашку свою отстегнул, не вынимая из ножен, и передо мной на пол положил.

А еще старший из офицеров какое-то слово сказал, вот выговорить не могу, но явно касаемо того, что на площади было. Что говорите, тащ батальонный комиссар, да, вроде это. И что оно означает?

– А это такая японская традиция. Когда самурай, потерпевший поражение, готовится к харакири, а в это время его друзья, или верные слуги, или даже жена с алебардой, защищают вход в дом, чтобы враги не могли помешать процессу.

– Это вместо того, чтобы все разом на врага, и жизнь свою продать подороже? Ну, дикари! И сволочи к тому же!

Накагава Садако, школьница, 14 лет, город Тойохара

Как стало известно, что русские вторглись на Карафуто, нас всех мобилизовали. В отряде сначала было около 300 человек, все школьники старших классов, и мальчики, и девочки, командовал директор одной из школ, отставной офицер. Нам выдали бамбуковые копья, армейские ранцы и отправили рыть траншеи и строить блиндажи, мы работали целый день, очень устали. Тут налетели советские самолеты, стали бомбить и стрелять, многих из нас и солдат убило. А после офицер погнал нас, с нашими копьями, в траншеи, сказав, что сейчас русские атакуют, и нам выпадет честь умереть за родную Японию. Но русские так и не атаковали, и мы провели в траншеях, вместе с солдатами, всю ночь, спать нам не позволяли. Утром появился другой офицер, он ругался с тем, первым, а затем приказал нам убираться в город, и поскорее, пока самолеты не прилетели снова. И мы едва успели уйти с холмов, как появились самолеты и начали бомбить.

В городе мы пришли к штабу, потому что не знали, что нам делать дальше. Нас оставалось около сотни, хотя еще утром было больше – я не знаю, куда делись недостающие, наверное, просто убежали по домам. Но мне некуда было здесь идти, я не из Тойохары и никого тут не знаю. Из штаба вышел офицер, спросил, кто мы, узнав, ругался, велел ждать. И мы ждали так весь день, о нас вспомнили лишь к вечеру, велели выдать немного риса, а то мы ничего не ели вторые сутки.

Спали мы тут же, под открытым небом, на голой земле. Утром самолеты летали уже не над холмами, а над городом, бомбили и стреляли, нам было страшно, но мы не знали, куда бежать, где безопасное место. Помню, как у штаба собирались какие-то отряды, и уходили, и не возвращались назад. А самолеты проносились над самыми крышами, и это было очень страшно!

А потом мы увидели, как на улице, отходящей от нас, вспыхивают дома. Все ближе и ближе – и слышен был шум танков, и стрельба. Тут из штаба вышел офицер и сказал, что пришел и наш час умереть за Японию – и помните, что истинный самурай не оставит своего господина даже перед армией демонов из ада. Эти слова, из кодекса бусидо, мы слышали не раз от своего учителя. Тогда мы были горды, что нас считают – «среди травы цветы, среди людей самураи». Сейчас мы поняли, как это страшно, ведь самураю нельзя бежать с поля боя! Нас будут убивать – и пошли мне Аматерасу быструю смерть, а то мой брат Итиро, воевавший в Китае, приезжая на побывку, рассказывал, что они делали со сдавшимися врагами, включая женщин и детей! Таковы жестокие законы войны, жизнь побежденного не стоит и горсти пыли. Но я ведь не мужчина-самурай, мне простительно бояться боли и смерти!