Макс Мах - Командарм

Макс пыхнул трубкой, и в этот момент дверь во флигель отворилась, и Маруся сама вышла к нему. А то, что не случайно, а именно к нему, и к бабке не ходи! Вышла, посмотрела в тень подворотни, словно могла найти там, в полумраке, его, Кравцова, взгляд, да и пошла. Медленно, уверенно. К нему.

– А я все думала, придешь, не придешь. Пришел.

– Здравствуй, Маруся! – Макс успокоился сразу вдруг, как будто и не волновался совсем. – Страшно рад тебя видеть живой.

– Здравствуй, Максимушка! – конечно, возраст и жизненные невзгоды изменили ее лицо, но не настолько, чтобы не узнать. Кравцов любил ее когда-то, и от той любви отказываться не собирался.

– В двадцатом, весной, один человек сказал мне, что тебя больше нет…

– Ну, так меня вроде как и не было. Почти год без памяти, вполне себе смерть.

– Да, пожалуй… Может быть, я тебя у Бога и отмолила. Знаешь ведь, молитвы грешников ему прямо в уши идут.

– Ты, и отмолила? – удивился Кравцов.

– А что тебя смущает? – чуть повела плечом Мария. – Что я идейная анархистка пошла в церковь и поставила свечку? Пошла, Макс. И свечку поставила, и на колени встала. И вот он ты, стоишь передо мной. А говорят, Бога нет.

– А я напился, – сказал тогда Макс. – Услышал про Севастополь и напился. Три дня из запоя не выходил. Первый и, надеюсь, последний раз в жизни.

– Объяснились, – кивнула женщина. – Переходи к делу. Сдашь?

– Тебя? – удивился Кравцов. – Да ни за какие коврижки! Ты что, совсем спятила?! Я бы тебя не сдал даже если бы было за что. А ту липу, что наши в Киеве фабриковали, пусть сами и едят.

– Спасибо, Макс, – ее глаза были сухими, но Кравцов знал, чего ей стоят эти слова. – Меня предали почти все… Ты – нет.

– Это не достоинство.

– Как знать, – чуть дернула губой женщина. – Времена нынче не те, волки в поле лютуют.

– Я не волк, и ты не волчица, – Макс пытался сейчас вспомнить ту, прежнюю, парижскую Марусю. И не мог. Образ ушел, вытесненный другим. Жизнь есть жизнь, и никуда от этого не уйдешь. – Скажешь, «нет», я не обижусь. Настаивать не стану. Уйду и никогда не вернусь.

– Я опасный спутник.

– Знаю.

– Куда зовешь?

– В Коммуну.

– Сладко поешь, Макс. Но это будет большевистская Коммуна, ведь так?

– А никакой другой в нынешней России быть не может. Да и раньше… Максимализм хорош, когда подкреплен реальной силой, а ее ни у вас, ни у нас никогда не было. До раскола, возможно… Но ты же понимаешь, где Керенский с Савинковым и где мы с Яшей Фишманом. Одно слово, что и те, и те – эсеры. Но ведь и у эсдеков то же самое. Плеханов, Валентинов, Мартов и… наши – Троцкий с Ульяновым . В одну телегу впрячь не можно …

– Опасные вещи говоришь, Кравцов! Жить надоело?

– С тобой можно.

– Со мной… Что тебе известно?

– Я полагаю, что идея исходила от Свердлова и Прошьяна. Ошибаюсь?

– Нет. – Покачала головой Никифорова. – Не совсем. Идею, насколько я знаю, подал Саша Гольдберг. Ге. Он был…

– Я помню Ге. Он был анархистом. Его убили в Пятигорске, кажется, – Кравцов не помнил лица этого анархиста-коммуниста. Помнил имя и репутацию. И этого ему было достаточно.

– Саша обратился к вашим. Конкретно, к Прошьяну, а тот привел его к Якову.

– Заговор гривенника с полтинником, – усмехнулся Кравцов, представив себе, как договаривались анархисты, эсеры и большевики.

– Ну, не скажи! – возразила Мария. – Они друг друга давно знали, уважали, а момент был острый. Ты же помнишь, никто не мог поверить в такую удачу: победили, ну, надо же! А кольцо фронтов все туже. И чем все закончится, не мог знать никто. Большинство думали, что ничем хорошим.

– Ну, я где-то так и предполагал, – кивнул Макс. – А почему ты?

– Нестор настоял.

– Вот как! Нестор… – задумался Кравцов. – Впрочем, у Махно, возможно, на то свои резоны были… И вот все главные персонажи перешли в мир иной, и Свердлов, и Ге, и Прошьян с Махно… – Макс выбил трубку, постучав чашечкой о камень стены, и достал кисет. – Хочешь?

– Не надо. У меня свои есть. – Мария полезла куда-то за ворот кацавейки и достала пачку папирос. Папиросы были из новых, нэпманские.

– Богато живешь, – усмехнулся Кравцов и начал набивать трубку.

– Богато живут те товарищи, что паек от власти имеют.

– Так и ты будешь иметь…

– Маруся Никифорова? Бандитка и атаманша? Побойся бога, Кравцов!

– Нет, – покачал он головой в ответ. – Маруся повешена деникинской контрразведкой в Севастополе. И точка. Умерла так умерла, ее возвращать – резона нет. У тебя другое имя имеется?

– Ольга Викентьевна Гаврилова.

– Документы?

– Чистые.

– Может быть, ты и в партии состоишь?

– Да, с декабря восемнадцатого. Я, Макс, инвалид войны. Контузия, припадки, на ногу хромаю…

– Ну, вот и славно, – кивнул он, закуривая. – У меня как раз людей не хватает.

– Где это «у тебя»?

– Специальная группа Региступра.

– Разведка?

– Не совсем. Посмотри вот, – и он достал из кармана фотографию.

– На кого смотреть?

– На этого.

– Ну, и что я должна увидеть?

– Это Бирзе – известный анархист [22] В РИ дело Бирзе случилось несколько раньше, но описываемые события происходят в далекой, далекой галактике… .

– Кому известный? – подняла взгляд Мария.

– Ну, он говорит, что был твоим близким другом.

– Не был.

– Вот и я так подумал…

Встречу организовал Николай Горбунов. Познакомились они в Питере летом семнадцатого года. Тогда Горбунов еще не был большевиком, а состоял в организации «межрайонцев» [23] Межрайонцы – члены межрайонной организации объединённых социал-демократов, возникшей в Петербурге в ноябре 1913 года. Раскол между большевиками и меньшевиками одобрялся отнюдь не всеми меньшевиками и большевиками. По призыву внефракционного Л. Д. Троцкого многие низовые организации остались объединенными (межрайонцы). Межрайонцы – по всем принципиальным вопросам солидаризировались с редакцией парижской газеты «Наше слово» («Голос») Ю. О. Мартова и Л. Д. Троцкого. В 1917 году (между революциями) межрайонная организация объединилась с ВКП(б). При этом Троцкий и Урицкий были введены в ЦК партии. . Чуть ли не член ЦК, но подробности этого периода не слишком хорошо сохранились в памяти, да и не принципиально. В девятнадцатом, летом, пожалуй, даже ближе к осени, Горбунов появился на Украине. Он был уполномоченным РВС Республики в Тринадцатой и Четырнадцатой армиях. Тогда и сошлись ближе, хотя друзьями так и не стали. Николай Петрович был более ученым, чем революционером – организатором, чиновником, служащим – чем командиром Красной армии. Макс Давыдович же в ту пору и помнить забыл, что когда-то собирался стать врачом. Он был офицером, командиром Красной армии, коммунистом, наконец, – пусть и не совсем большевиком в классическом понимании этого термина, – но никак не функционером. И тем не менее оба они, каждый по-своему, симпатизировали один другому. И не то чтобы гадостей не делали – что уже немало, – помогали, если появлялась к тому необходимость.