Игорь Валериев - Ермак. Начало

Вот у нас, Алениных, был самовар, и пили чай мы в основном с заваркой черного крупнолистового китайского чая. Только это считалось в станице расточительством. А после смерти деда до самовара у меня руки как-то не доходили. А у Бекетова чай был заварен великолепно!

Задумавшись и наслаждаясь чаем, я даже не услышал, как ко мне обращается Бекетов:

– Тимофей! Тимофей! О чем задумался?

– Ой, извините, Петр Иванович. Такой замечательный чай, очень напоминает тот, который мой дед заваривал. Вот и задумался, вспоминая наши чаепития, когда все живы были.

– Жалко твоих близких, Тимофей. Мне Мария рассказала, что они все погибли. Но это судьба. Поговорим лучше о твоем поступлении в военное училище. Ты где-нибудь учился?

– У нас в станице, у батюшки Александра в его школе при церкви две зимы, и младший брат отца дядя Иван меня обучил многому.

– Хорошо, давай проверим немного, что ты знаешь?

Дальше посыпались вопросы по русскому языку, арифметике, алгебре, геометрии, физике, географии, истории. Я отвечал, на что уверенно, где-то путаясь при попытке перевести русские меры в метрическую систему, да и с формулами, особенно из геометрии, были проблемы. Давно все это учил. Хорошо, что совсем недавно в том мире внучатому племяннику помогал по Интернету домашние задания изучать за седьмой и восьмой класс. Что-то в голове осталось. Но все равно Бекетов был шокирован.

– Мария, это уникум! За четыре класса он экзамены играючи сдаст по первому разряду. Даже по вопросам испытания на зрелость нашей шестиклассной гимназии он почти на все правильно ответил! Жалко, что с латинским, греческим и новыми языками ты не знаком. – Он о чем-то задумался, а потом произнес: – Завтра, Тимофей, после обеда придешь ко мне и будешь писать диктант, сочинение и отвечать на вопросы по другим дисциплинам. Часа за три-четыре, я думаю, управимся. Хорошо?

– Я приду, Петр Иванович. Только можете мне пару листов бумаги и карандаш дать? Я потренируюсь в письме, а то уже года три не писал. А пером у меня и раньше плохо получалось.

«Вот попал! – думал я. – Всю ночь придется тренироваться эти яти и твердый знак в нужные места вставлять. Хорошо хоть, книги Толстого есть, будем у великого русского писателя учиться на русском писать. Где бы еще таблицу по переводу русских мер в метрическую систему взять?»

Мое возвращение в приезжий дом с книгами вызвало у семейства Селеверстовых фурор. Пришлось рассказывать о своих похождениях и новых знакомствах. Заодно сразу отпросился у атамана на завтрашний день для встречи с Бекетовым. Потом был ужин и чтение вслух романа «Война и мир». Засиделись допоздна. А я еще часа три после этого тренировался в правописании. Спать лег уже с первыми петухами.

С утра и до обеда я помогал дядьке Петро и его жене тете Ольге торговать на ярмарке. Никифор с женой, Ромкой и Анфисой как ушли по рядам, так и пропали. Узнав от атамана, что оружия и книг на ярмарке нет, я спокойно занимался торговыми делами, так как остальные товары меня не интересовали. До обеда я продал почти всю свою рухлядь и шкуры, став обладателем шестидесяти рублей с копейками.

Селеверстовы также расторговались практически полностью, чему немало способствовала моя помощь. Я даже не ожидал от себя таких умений по навязыванию товара покупателям. В том своем мире никогда не торговался, а тут меня будто прорвало. Очень часто после моей негоции какой-нибудь покупатель отходил от Селеверстовых, недоуменно крутя головой: «И зачем я это купил?» Дядя Петро с тетей Ольгой только похохатывали над моими шутками-прибаутками во время коммерции типа: «Налетай, не скупись, чтоб дохой обзавестись!»

После обеда я был у Бекетова, и начался экзаменационный ад. Кроме Бекетова в роли подручных «главного дьявола» присутствовали еще две каких-то женщины, имена которых я тут же забыл. Увидев мои мучения с пером, Бекетов разрешил мне писать карандашом, и понеслось: диктант, эссе на полстраницы о Благовещенске, задачи по арифметике, алгебре, геометрии, физике, тест по истории и вопросы по географии. Здесь я поплыл и попросил тайм-аут, сказав, что географического атласа никогда в жизни не видел. После того как минут двадцать просидел над атласом, удивляясь названиям государств, особенно в Африке, о которых никогда не слышал, ответил на вопросы и по географии.

Пока я отдыхал от этого экзаменационного марафона, Бекетов с женщинами проверяли мои записи. Потом о чем-то совещались, и в конце концов Петр Иванович вынес вердикт, что я будущее светило российской науки на уровне Ломоносова, так как самоучкой освоил курс четырехлетней гимназии, можно сказать, на «отлично», а по алгебре и геометрии решил задачи для испытания на зрелость шестилетней и даже восьмилетней гимназии. Поэтому Бекетов поможет мне получить свидетельство об окончании экстерном шестилетнего курса Благовещенской мужской гимназии, договорившись с ее директором, и будет просить руководство администрации Благовещенска и Хабаровки направить меня на обучение в Иркутскую казенную восьмилетнюю гимназию за счет государственной казны, с дальнейшим поступлением в только что открытый Томский университет. Он надеется, что с учетом того, что я знаю английский язык, я смогу самостоятельно освоить немецкий, французский, а также древнегреческий и латинский, имея необходимые словари и учебники.

От такого вердикта о моих знаниях я на некоторое время впал в ступор, но потом стал уверять Бекетова, что не мыслю своей жизни без военной службы, рассказал о предсмертном наказе деда.

– Хорошо, Тимофей, я понял, что тебя не переубедить! – Петр Иванович огорченно покачал головой. – Жаль! Какой бы из тебя ученый мог получиться! Но свидетельство об окончании гимназии экстерном тебе нужно в любом случае. В этом году не получится, твой возраст не соответствует, но на следующий год этот вопрос мы решим. Пойдем к твоему атаману Селеверстову, будем договариваться.

Пока мы собирались, две женщины преподавательницы вышли, но скоро вернулись, неся учебники, справочники, словари, которые торжественно мне вручили с наказом продолжить самостоятельное обучение. Растроганно поблагодарив за такие ценные подарки, я получил от них напоследок благословение и поцелуи. После этого мы с Бекетовым направились в приезжий дом для разговора с Петром Никодимовичем.

Когда мы вошли в комнату, где проживали дядька Петро с женой и дочерью, там проходил конкурс красоты. Все женщины хвастались друг перед другом обновками, а мужская половина семейства Селеверстовых «дружными аплодисментами» высказывала свое одобрение этим приобретениям.

Зайдя вместе с Бекетовым в комнату, мы некоторое время полюбовались статными казачками, а потом я произнес: