Игорь Валериев - Ермак. Начало

Анфиса от внимания Семена заходилась румянцем на щеках, но при этом успевала зазывно стрельнуть глазами в мою сторону. Несмотря на все усилия удержать себя под контролем, я постепенно стал заводиться. А Семен, перехватив пару раз взгляды Анфисы в мою сторону, громко произнес:

– А что здесь эти молокососы делают?

Я продолжал сидеть, делая вид, что ничего не услышал, хотя внутри все кипело. Не любил я «золотую молодежь». Оказывается, во все времена она была такой наглой и «бесстрашной», пока по рогам не получала.

– Нет, казаки, я серьезно, а что здесь эти молокососы делают? – Семен Савин подошел к нам с Ромкой поближе. – А, это же сынок атамана и наш уникум! Я правильно его назвал, Анфиса?

Анфиса как-то виновато взглянула на меня и опустила голову. Я уже хотел что-то ответить Семену, но тут влез Ромка:

– Ты кого молокососом назвал?

Ромка, будучи на шесть лет младше Семена, габаритами тому нисколько не уступал. А за последние пять месяцев непрерывных занятий в Ромке пропала юношеская угловатость и нескладность. По внешнему виду тринадцатилетний Селеверстов выглядел бы лет на восемнадцать-двадцать в моем мире будущего.

– Нет, вы гляньте, казаки, какие борзые молокососы в Ольгинской станице рождаются! – Семен Савин картинно повел рукой, показывая на Романа. – Пожалуй, следует выкинуть их отсюда.

В этой фразе прозвучала старинная вражда, точнее, какое-то противостояние между основателями станицы Черняева и позже поселившимися здесь казаками, которые из-за наводнений перебрались из Ольгинской станицы, Вагановского выселка и других мест.

Я ничего не успел ни сказать, ни сделать. Семен потянулся, чтобы взять за шиворот Романа и тут же получил от того хорошо поставленную двойку: левой рукой в печень, а правой в челюсть. Без звука молодой Савин бесформенным кулем осел на пол, свернувшись в позе эмбриона.

В комнате наступила звенящая тишина, а потом все остальные молодые казаки, как назло все из «потомков основателей станицы» и большие друзья Семена Савина, что-то крича, набросились на нас с Ромкой. Я только успел крикнуть Ромке: «На смерть не бей!» И все закружилось в хороводе рук, ног, тел. Через пару минут, когда в комнату ввалился услышавший сильный шум хозяин дома, казак Алексей Подшивалов, все было кончено.

Я стоял посреди комнаты, рассматривая через дыру в рубахе небольшой порез на предплечье. Ромка стоял рядом и, тихо шипя сквозь зубы, проверял целостность своего левого уха, которое распухало прямо на глазах, становясь похожим на пельмень. У наших ног лежали все семь казаков-малолеток. Четверо из них находились в глубоком нокауте, двое трясли головами и, разбрызгивая кровь из разбитых носов, пытались подняться на дрожащих ногах. Последний, седьмой, Афонька Гусевский по кличке «Бурундук», сидел около лавки, подвывая, и баюкал левой рукой выбитую мною в плече свою правую руку. Это он в пылу схватки попытался достать меня выхваченным кинжалом. Ему, уже двадцатилетнему казаку, который по весне должен был пойти на первый срок службы, видимо, было очень обидно получить от меня по сусалам.

– Что здесь произошло? – оторопело оглядывая комнату, спросил Алексей Подшивалов.

– Поспорили немного, дядька Алексей, – зажимая рану на плече, ответил я.

Тут разом загомонили девки, но весь этот гул перекрыл писклявый дискант младшего семилетнего сына Подшивалова, который, откинув занавеску на печке, заверещал:

– Батька! Батька! Семен Савин захотел Ромку и Тимофея выгнать. А Ромка ему как даст! А потом на них остальные накинулись. А Ромка как даст, а Тимофей как даст, даст, даст! Они брык и лежат. А потом дядя Афанасий захотел Тимофея зарезать. А тот ему как даст, а потом руку сломал. Вот!

– Ни хрена себе, погуляли-посидели детишки! Песенки, млять, попели! – Подшивалов подошел ко мне. – Что с рукой?

– Небольшой порез. Сейчас кровь запечется. Нормально все будет.

Ко мне подошла Анфиса, держа в руке кусок чистого полотна. И где только найти успела. Я перетянул рану на плече и подошел к Подшивалову, который склонился над Гусевским.

– Кажется, рука у Афони сломана. – Подшивалов выпрямился. – Надо Марфу или Сычева звать. И остальных осмотреть надо. Девки, бегом за Сычевым и Марфой!

– Да нет, дядька Иван, я ему руку из сустава выбил. Вы его за левое плечо и шею придержите, а я ему руку назад вставлю.

После этих слов, несмотря на протесты Афанасия, я, опустившись на колени, ощупал тому плечо и, заставив Подшивалова его крепче держать, резким рывком с поворотом вставил Гусевскому плечо на место.

– Лучше бы предплечье к телу на пару дней привязать. Через неделю все в порядке будет. – Я поднялся с колен. – Только запомни, Афанасий, если еще раз на меня с кинжалом кинешься, я тебе или руку сломаю, или твоим же кинжалом тебя же вскрою.

Что-то в моем голосе и взгляде заставило Бурундука судорожно сглотнуть и молча опустить голову на грудь, спрятав глаза. Подшивалов крякнул и, положив мне руку на плечо, подтолкнул в сторону:

– Пошли, дохтур, остальных смотреть. Порезвились вы с названным брательником, ой порезвились! Что старики скажут?

Осмотр остальных много времени не занял. Двух казаков, которые все еще находились в состоянии «грогги», посадили на лавку и вставили им скрученные тряпки в ноздри, чтобы остановить кровотечение из носа. А что касается остальных четверых, нужно только ждать, когда они очнутся. Особенно хреново, на мой взгляд, дела обстояли у Семена. От Ромки он получил двойной нокаут. Хороший удар в печень валит от боли с ног и более могучих противников. А тут еще и классика бокса – апперкот снизу в челюсть. Состоянию младшего Савина я сейчас точно не завидовал. Лишь бы челюсть не была сломана. Ссориться с Иваном Митрофановичем не хотелось. Он мне такого жеребенка подарил – красавца моего Беркута, всего черного, как антрацит, – а мы его сына отоварили по полной программе. Хотя сынок еще тот. На мой взгляд, мало внимания уделял Иван Митрофанович своему старшему сыну. Проморгал его где-то. Большой скотиной, чувствую, Семен вырастет.

Минут через десять в комнате появился вызванный девками Сычев со своим неизменным саквояжем. Мы с Романом, чтобы не мешать и не раздражать приходящих в себя казаков, оделись и вышли на улицу.

– Тимофей, а батька сильно ругаться будет? – нервно поеживаясь, завел разговор Роман.

– А я знаю! Он твой отец, а не мой. Но по мне, правильно ты Савину «двоечку» провел, и дальше действовал молодцом. Так что не журись, Ромка. Живы будем, не помрем.

– Тимофей, а у тебя плечо сильно порезано? Я же видел, Бурундук тебе в шею насмерть бил.

– Это кто здесь помирать собрался? И кому это в шею насмерть били? – из темноты улицы на свет из окон дома Подшиваловых вышла закутанная сверху в шаль небольшая женская фигура, одетая в светлый овчинный полушубок.