Георгий Антонов - Цурюк

— Вот, отведай-ка за приезд. И я с тобой чокнусь — человек ты, вижу, непростой, научный. Пей, пей — всё на здешних травах, натурпродукт.

На вкус мутный напиток оказался, как ни странно, недурён — Ильич заел солёными грибками и подумал, что жизнь налаживается. Несколько смущал интерьер — прямо перед ним, в «красном углу» над тлеющей синим глазком лампадой вместо традиционных святителей красовались разнокалиберные фотки, кажется, вырезанные из журналов. Из многих лиц ему удалось опознать Сталина, Мао Цзедуна, Че Гевару, Гитлера, Григория Распутина и, как это ни странно, своего одноклассника — Сульфата Шаньгу — только ещё жирней, в странной шляпе и с массивным орденом на груди.

— Как нога? — осведомился дедок, — Извини, это Лилька тебя подбила на автостанции. Утречком подлечим — сегодня Луна не та.

— Не понял?

— Да встречу тебе интересную кое-кто готовил. Вот и пришлось послать внучку — а она девка вредная, безотцовщина. К тому же в прошлой жизни её сожгли на костре за какую-то ерунду. Теперь у неё комплексы насчёт властей — грибами не корми, дай ментам нагадить. Ты пей бражку-то, пей — она на травах…

— Простите, а можно с этого места подробнее? Кто вы и как вас звать?

— Я-то? Мазык обыкновенный, скоморох иначе, — пожал плечами хозяин, — Здесь Колей люди кличут. Чего тебе неясно?

— Да всё неясно! Это что у вас — секта какая-то? И кто меня встречал на автостанции?

— Счас сам всё увидишь! — глазки деда сузились, уставившись на угол с лампадой — она вдруг изменила цвет с синего на багровый и замерцала тревожной морзянкой. — Ё-моё, грузилка-перематрица! А ну, живо на печь! И прикинься ветошью.

В дверь заколотили тяжёлым. Левин живо вскарабкался на лежанку и задёрнул цветастые занавески, оставив себе для обзора узкую щель.

— Именем революции! Открывай, мурло белое! — раздались пьяные выкрики из сеней. — Попался — девка твоя у нас!

Дед Коля, приволакивая негнущиеся ноги, прошел к двери, скинул крючок и впустил незваных гостей. Их было четверо — один рыжий, в кожанке и сапогах бутылками, с крохотными очёчками на баклажанном носу. Он мёртвым локтевым захватом держал, прижимая к своей груди, брыкающуюся Лили Марлен. Остальные трое были в чёрных бушлатах, перетянутых крест-накрест пулемётными лентами, у каждого по маузеру в заскорузлом кулаке.

— Отдашь, что велено — отпущу тварь. Иначе — по кругу и в расход, — объявил визгливым голосом кожаный. — Ты меня уже достал, шут! Больше пощады не будет, слово Блюмкина!

— А может, бражки с дороги, Яков Григорьич? — голос старого скомороха сделался умильно-напевен. — И товарищи большевики, кажись, утомились, странствуя? Ась, братва? Так я налью?

— Зря стараешься, мазык! — ухмыльнулся рыжий. — Товарищи не слышат. Двоим я перепонки проколол, а третий — вообще голем, слушает только меня.

— Суровый вы народ — человеколюбы, — вздохнул старик. — Ну, что с вас взять… Лили Марлен, фас!

— Огонь!!! — успел взвизгнуть Яков Блюмкин, прежде чем из его перекушенного горла брызнула в пол струя чёрной крови. Тут же загрохотали маузеры, наполнив горницу едким дымом. Лисица, вырвав кадык чекисту, метнулась прыжком на полати и прижалась к Левину, мелко вздрагивая пушистым оранжевым тельцем. Он инстинктивно прижал к себе зверька, в ужасе наблюдая, как непонятно откуда взявшийся горбатый медведь с рёвом рвёт и ломает тела троих революционных матросов… Зрелище было настолько жутким, что мозг, не выдержав, дал команду «reset».

— Подъём, ханыга! — мент снисходительно похлопал его дубинкой по плечу. Левин огляделся — вокруг него уже начал собираться кружок любопытных. Вид облупленной автостанции с надписью «Нема» оптимизма не прибавил. Опираясь на трость, он стал подниматься из грязи.

— Что это было? Где я вообще?

— По моему, — ухмыльнулся сержант, — ты в жопе. Кровь на одежде — откуда? Придётся, гражданин, проехать в отдел для выяснения.

— Террориста взяли! — взвизгнул из толпы старушачий фальцет. — Это он стрелял вчера!

— Отвянь, Чарушиха! Вечно эта яга народ баламутит! — милиционер снисходительно помог Левину загрузиться в собачник.

Спровадив главную помеху — Левина, полковник Шаньгу глянул на часы и велел водителю «Опеля» с бутафорскими шашечками на крыше срочно ехать на Центральный рынок. Там он целеустремлённо двинулся в мясные ряды и узнал, где продают кроликов. Битых к концу дня разобрали, пришлось покупать живого. Спрятав вздрагивающего зверька под пальто, он проследовал в подсобку и подманил пальцем мясника. Выслушав странную просьбу, подкреплённую пятисотенной бумажкой, жилистый заляпанный кровью мужик вернул деньги.

— Я мясник, а не садюга.

— Какие мы нежные! Держи бабло, я сам! — время поджимало, и полковник, выдернув из плахи отточенный топор, с одного маху отсёк брыкающемуся животному заднюю лапку. Истекающее кровью тельце кинул мяснику: «Закусишь!» — и, упаковав трофей в припасённый пакет, опустил в карман. Теперь контрольный звонок директрисе — и вперёд! Кровь стучала в ушах победным бубном.

Глянув исподлобья вслед удаляющемуся чекисту, мясник достал грязный носовой платок, обмакнул в кружку с водкой, и туго перевязал ампутированную конечность зверька. «Ничё, до свадьбы заживёт. Дочку побалую…».

На выходе из павильона Сульфат увидал на мелочном лотке зелёные резиновые перчатки. Вот это знак! Взять бубен в зелёных перчатках…

— Алло, Радмила Марковна? Это Шаньгу. Да, всё, как договаривались. Левина вашего я отправил на недельку-другую. Пускай воздухом подышит — а то совсем парня заморили. Больше там в подвале у вас ведь никого нет? До понедельника сдаёте музей на охрану? Да так, ничего. Зонтик у него забыл… Ладно, не скучайте — чао!

Скучать пожилой директрисе краеведческого музея на этих выходных и впрямь не пришлось. Через четверть часа на пешеходном переходе через пустынную улицу Степана Халтурина её сбил вынырнувший из-за угла «опель» с забрызганными грязью номерами и, не снижая скорости, скрылся в переулках. В бессознательном состоянии женщина была доставлена в черепно-мозговое отделение травмбольницы, где впала в кому с неясным прогнозом.

… Проинструктировав своего «таксиста», Сульфат нажал кнопку переговорного устройства на двери музея.

— Это я.

Тяжёлая створка тут же распахнулась перед ним, подобно Сезаму, пропустив в уже знакомый вестибюль. Страж из вневедомственной охраны привычно отдал честь и замялся, теребя нагрудный карман камуфляжа. Полковник глянул на него вопросительно: