Александр Михайловский - Жаркая осень 1904 года

Медведь с двумя браунингами в руках спрятался под машиной и яростно палил во все стороны. Мы бы давно успокоили его, залепив в авто «огурец» из подствольника, но жаль было портить шкуру «мерина». Все же «мерседес», он и в начале ХХ века «мерседес». Я приказал подождать. Ведь у Медведя должны же когда-то кончиться патроны. Посмотрим, что он будет делать дальше.

Соколов, расстреляв все обоймы, отбросил в сторону браунинги, вылез из-под машины и, подняв над головой «македонку», пошел к воротам Новой Голландии. Стало ясно, что этот отморозок сдаваться не намерен. Пришлось его пристрелить.

А вот «товарищ Герасим» не стал изображать из себя героя. Он, как и Медведь, залез под машину, закрыв голову руками, и лежал, ожидая окончания активной фазы операции. Когда же стрельба закончилась, он, озираясь по сторонам, выполз из-под машины на свет божий, достал из кармана белый платок и, размахивая им, закричал:

– Не стреляйте, я сдаюсь! Я иностранец и к вашим российским делам не имею никакого отношения! Я могу сообщить вам важные сведения!

Из-за угла появились два морпеха в брониках и шлемах «сфера» и с «валами» в руках. Держа на мушке Сэма Гольдберга, они осторожно подошли к нему, пристрелив по дороге двух боевиков, которые измазали свои лица кровью и прикинулись мертвыми.

Увидев их, посланец заокеанских банкиров побледнел. Он, видимо, не привык к подобного рода зрелищам. Ноги у Гольдберга подкосились, и он обмяк в руках наших парней.

«Надо будет побыстрее допросить его, – подумал я. – В таком состоянии “клиенты” испытывают страстное желание пообщаться. Надо этим воспользоваться».

Тут же, не выходя из дежурной части, я связался по рации с императором Михаилом и доложил ему об успешном завершении операции. Я уже знал, что десятка полтора заговорщиков, собравшихся в садике перед Александринкой, не дождавшись условного сигнала – взрыва на Мойке, и услышав стрельбу в Новой Голландии, пошушукавшись о чем-то, стали торопливо расходиться. Ну, ничего, мы вели скрытую съемку их рандеву и теперь точно знаем – кто готов принять участие в возможном мятеже.

А пока во дворе Новой Голландии мои люди наводили порядок. Трупы боевиков стаскивали в кучу, чтобы потом отправить их в покойницкую Обуховской больницы. Следователи выворачивали карманы убиенных в поисках оружия и документов. Два сотрудника Петербургского охранного отделения внимательно разглядывали лица боевиков, стараясь установить их личности.

«Могли бы сказать нам спасибо, – подумал я. – Ведь какую огромную работу мы проделали, сделав то, что входило в их обязанности. Ну, да ладно, главное, что опасность миновала, и со стороны эсеров-максималистов нам уже вряд ли будет грозить опасность. Хотя уцелевшие “медвежата”, скорее всего, прибьются к какой-нибудь другой террористической группе и возьмутся за старое».

Я отправился в свой кабинет, куда уже должны были доставить нашего пленника – Сэма Гольдберга. Надо спрятать пистолет в сейф и заняться интеллектуальной работой – допросом заморского гостя. Посмотрим, о чем он мне поведает…

27 (14) октября 1904 года, вечер.

Аничков дворец. Гостевые апартаменты

Вечер четырнадцатого октября по старому юлианскому календарю выдался промозглым и ветреным. Шквалистые порывы холодного ветра бросали в лица редких прохожих горсти мельчайшей водяной пыли, иногда переходившей в проливной дождь. Скрипя цепями, раскачивались на центральных улицах электрические и газовые фонари. Погода была такой, о которой в народе говорят: хороший хозяин собаку на улицу не выгонит.

В гостевых апартаментах Аничкова дворца было тепло и уютно, в камине горел огонь, а на мраморной полке грелись, выделяя пряный аромат, две большие кружки с глинтвейном. И только завывание ветра в трубах да стук капель дождя в оконное стекло говорили о том, что там снаружи, за толстыми стенами бушует и ярится осенняя непогода.

В креслах, придвинутых к камину, сидели и беседовали два человека, входившие в четверку самых могущественных людей планеты. Сравниться по силе влияния с британским королем Эдуардом и российским императором Михаилом могли разве что германский император Вильгельм и американский президент Теодор Рузвельт. Австро-венгерский император Франц-Иосиф, президент французской Третьей Республики Эмиль Лубе, турецкий султан Абдул-Гамид II и итальянский король Виктор-Эммануил III, несмотря на обширные владения и многочисленных подданных, принадлежали уже к числу руководителей государств второго разряда, не ведущих, а ведомых, не способных один на один противостоять мировым державам и, вследствие этого были младшими партнерами вышеозначенной четверки.

При этом следовало учитывать, что Российская империя при царе Михаиле находилась на подъеме, как во времена Екатерины Великой, когда один легкий чих в Петербурге мог вызвать тяжкую простуду по всей Европе. Британия же, напротив, при предшественнице ныне правящего монарха – королеве Виктории – миновала зенит своего величия и теперь стремительно скатывалась к надиру. Само поражение при Формозе было бы мелочью, так сказать, неизбежной на море случайностью, если бы не тот факт, что тридцать семь или сорок миллионов лояльного британской короне населения Метрополии (англичан, шотландцев, валлийцев) не могли уже удерживать под контролем огромную империю, «над которой никогда не заходит солнце», с населением в четыреста миллионов туземцев.

Созданная для ограбления туземцев колониальная империя из-за недостатка носителей «бремени белого человека» начала трещать и расползаться на нитки, подобно гнилой тряпке, а владыкам лондонского Сити и международным торгашам все было мало. То они планировали передел колониальных владений в Африке или российских – в Центральной Азии, то их беспокоила растущая германская промышленная мощь, а то они строили планы доминирования в Китае и ограничения российского влияния на Дальнем Востоке…

Самое же главное, что беспокоило этих джентльменов, была, конечно, поднимающаяся, как на дрожжах, Российская империя, раскинувшаяся на одной пятой части суши. И джентльменам обиднее всего то, что англичане, переселяясь в Торонто, Мельбурн или Веллингтон, во втором или третьем поколении становились канадцами, австралийцами или новозеландцами. При этом русские, хоть в Москве или Питере, хоть в Баку, Ташкенте, Чите, Хабаровске и Владивостоке, вне зависимости от того, сколько прошло поколений, все равно оставались русскими. При забеге на длинную дистанцию Британия неизбежно выдыхалась, теряя самую активную, говоря научным языком, пассионарную часть своего населения.

А Россия, напротив, усиливалась, как за счет отселившегося на окраины русского населения, так и за счет стремительно русеющих аборигенов, перенимающих язык, традиции и обычаи государствообразующего этноса, и тоже становящихся русскими. Более того, потомки англичан, перебравшихся в Россию, через два-три поколения становились русскими, а русские, переехавшие в Англию или в Североамериканские Соединенные Штаты, так русскими и оставались.