Александр Михайловский - Жаркая осень 1904 года

Не знаю, сколько времени прошло – обычно, занимаясь творчеством, я просто не замечала его течения. Но солнце поднялось уже достаточно высоко, оно ощутимо пригревало мою спину и освещало рисунок.

Берясь рисовать, я не знала, что получится у меня в итоге. И вот теперь, когда рисунок был почти готов, я остановилась и, вытянув его перед собой, стала разглядывать. Да, у меня получилось вложить в этот портрет все то, что я испытывала к супругу. Это не было рисование по памяти или с натуры – нет, я изобразила его таким, каким его видела моя душа. И душа эта теперь ликовала и наслаждалась – как это всегда бывает, когда ей удается выразить себя в полной мере.

Я вздрогнула, когда прямо над моим ухом раздался голос:

– Это я?

Виктор стоял рядом с подносом в руках, на котором дымились две чашечки кофе. Он смотрел на рисунок и улыбался. Улыбался он по-особенному – словно сделал какое-то приятное открытие. Я не ответила – ведь вопрос его был риторическим.

Он поставил поднос на маленький деревянный столик, стоявший возле дивана, а сам, присев рядом со мной, бережно взял лист бумаги из моих рук. Он смотрел то на рисунок, то на меня – пытливо, с каким-то новым выражением, и глаза его при этом блестели. Этот блеск появлялся у него в те минуты, когда он хотел сказать что-то важное и сокровенное, но не находил слов. Но я и без слов всегда понимала его – а как же иначе, ведь в счастливом супружестве так и должно быть.

Минуты три он молчал, а я тем временем пила принесенный им кофе.

Наконец он произнес:

– Моя любимая принцесса, этот портрет просто шедевр…

– Правда, тебе нравится? – сказала я из чистого кокетства, потому что муж никогда не стал бы меня обманывать.

– Да, – кивнул он и, опять внимательно вглядевшись в рисунок, сказал: – Интересно… когда я на вот этого себя смотрю, то чувствую нечто странное… Как будто ты знаешь обо мне больше, чем я сам…

– Ну, может быть, так и есть? – лукаво спросила я. Да, он попал в точку – ведь я, рисуя его, хранила то ощущение, которое возникало у меня при созерцании его спящего. На рисунке он был взрослым, но мне удалось передать то неуловимое, что выражает обычно неявную суть человека – и в данном случае это была молодость духа, его сила и чистота. Это сама Любовь водила моей рукой… и теперь я чувствовала умиротворение и довольство, и даже некоторую эйфорию.

– А я-то думаю, куда запропастилась моя милая женушка, оставив меня без поцелуев? – сказал он, глядя на меня с нежностью и шутливым упреком.

– О, прости меня, дорогой, это было сильнее меня… – ответила я, – мне так захотелось запечатлеть твой образ – так, как я сейчас тебя воспринимаю. Надеюсь, ты понимаешь меня.

Он, склонив голову набок, опять посмотрел на свой портрет.

– Да, любимая принцесса, этот рисунок совсем не похож на те, более ранние. У тебя хорошо получается передать собственное отношение к тому, кого ты изображаешь. Ведь, глядя на этот портрет, любой скажет, что художница влюблена в этого человека…

Я улыбалась – мне было приятно все, что он говорил.

– Может быть, тебе заняться живописью? – спросил мой муж, осторожно кладя рисунок сбоку от себя и беря свою чашечку с ароматным напитком.

– Может быть… – ответила я, чувствуя волнующее тепло его тела и ощущая легкое головокружение.

– Как ты хороша в этом сказочном одеянии… – произнес он хрипловатым шепотом, допивая свой кофе и обдавая меня сиянием своих глаз, – твои волосы… – он поставил пустую чашку на столик и кончиками пальцев прикоснулся к выбившемуся и упавшему на шею локону, – ты так прекрасна, Виктория… Ты похожа на милого растрепанного ангела…

Мои щеки запылали. Горячие волны поднимались вверх от моего живота, и тело каждой клеточкой отзывалось на ласковые прикосновения моего адмирала…

– Давай-ка пойдем в спальню… – жарко прошептал мне в ухо мой любимый муж, легко, как пушинку, подхватив меня с дивана, – наш медовый месяц продолжается… И, клянусь Богом, вся жизнь у нас с тобой будет сладкой, любимая моя принцесса…

18 (5) декабря 1904 года.

Североамериканские Соединенные Штаты.

Нью-Йорк.

Князь Амиран Амилахвари,

он же штабс-капитан Бесоев Николай Арсеньевич

То, что клуб, в который пригласил меня господин Витте, был закрытый, было видно с первого взгляда. Причем не просто закрытый, а, можно сказать, герметически закупоренный. Посторонний сюда попасть не мог даже теоретически. На входе тщательный фейсконтроль, опрос, более похожий на допрос, в ходе которого мне задали вопросы о моей скромной персоне и том человеке, который пригласил меня в этот клуб. Секьюрити тоже вызывали уважение. Скорее всего, они были бывшими боксерами-тяжеловесами. Конечно, с каждым из них я бы справился без особого напряга, но если они накинутся на меня скопом…

Впрочем, никаких враждебных намерений в отношении меня проявлено не было. Промурыжив меня минут пять, старший из мордоворотов вежливо пригласил меня заходить. При этом он, словно ненароком, провел ладонью по карманам моего пиджака. Эх, парниша, уметь сворачивать челюсти – это не главное достоинство настоящего телохранителя. А что если в легкой ножной кобуре у меня малогабаритный пистолет ПСМ? Вот то-то…

Но я не собирался никого отправлять в места вечной охоты. Сегодня я должен предстать пред ясные очи ребе Джейкоба Шиффа, чтобы тот оценил меня по достоинству. Я должен, по мнению моего сегодняшнего собеседника, соответствовать следующим критериям: быть недалеким, доверчивым и ненавидеть Россию.

Господина Шиффа я узнал сразу – он был очень похож на фотографии, которые показывал мне Дед в Новой Голландии. Седовласый, с аккуратно подстриженными усами и небольшой бородкой, с любезной улыбкой на устах. И лишь слегка прищуренные глаза с колючим и настороженным взглядом показывали, что этот внешне добродушный и любезный человек жесток и опасен.

– Добрый вечер, мистер Амилахвари, – приветствовал меня Шифф, когда сопровождавший меня охранник подвел меня к нему и что-то шепнул на ухо своему хозяину, – я слышал много хорошего о вас от своих друзей, а потому очень рад знакомству с вами.

В ответ я по-восточному витиевато поздоровался с банкиром, особо отметив тот момент, что лестное мнение столь уважаемого в американском обществе человека для меня весьма приятно.

Обменявшись комплиментами, мы с любопытством стали рассматривать друг друга. Видимо, удовлетворившись своим первым впечатлением, Джейкоб Шифф, снова превратившись в гостеприимного хозяина, пригласил меня поужинать с ним, добавив, что вполне вероятно, что к нам чуть позже подсядут другие уважаемые люди.

– Надеюсь, вы не против, мистер Амилахвари? – спросил меня Шифф.