Эдуард Нэллин - Эдатрон. Лесной край. Том 1 [СИ]

Добыча пары рябчиков или фазанов не занимала много времени, как и их приготовление, потому что для этого он использовал уже испытанный вариант с глиной. Пока дичь пеклась, он занимался тренировкой. На нее у него уходило примерно три часа. Занимался до упора, не давая себе поблажек. После плескания в воде наступало время позднего обеда или раннего ужина. И только после него он мог расслабиться и посвятить время отдыху, который посвящал общению с женщиной, совмещенным с очередным уроком языку. Обучение продвигалось вперед семимильными шагами. Он уже мог с грехом пополам связать и произнести несколько фраз, связанных с их неприхотливым бытом. А также с пятого на десятое понимал о том, что хотела донести до него женщина. Заодно, сразу с уроками языка, изучали письменность и счет. Ему, худо-бедно знавшему четыре языка, эти уроки давались легко. Особенно арифметика, он просто автоматически переводил местные обозначения цифр на знакомые ему, а так как система исчисления здесь была тоже десятичной, проблем с простейшими арифметическими действиями у него не было. Женщина была довольна и горда его успехами.

Впрочем, уже не просто женщина, а «ана», что на местном языке, оказывается, означало «мама». По началу он не понял, с чего это его усыновили, а потом, когда все выяснилось, его это уже не волновало. Так без него его женили. Но ему грех было жаловаться, ана ему нравилась и в роли мамы была совсем не плоха, а очень даже ничего. Тем более, что из того немногого, что он смог понять, ее сынок пропал три года назад. Если коротко, то ее сын по имени Ольт ушел в лес то ли по ягоды, то ли по грибы и все, даже костей не нашли. И было ему как раз столько лет, сколько и мальчишке. Впрочем, как бы жалко ему не было неизвестного пацана, и хорошо, что не нашли. Не найдя останков сына, ана верила, что он не погиб, а уверившись сама, убеждала всех окружающих, что скорее всего сыночек просто заблудился и не смог найти обратную дорогу, что, глядя на местные дебри, вполне могло быть. Окружающие качали головами и жалостливо смотрели ей вслед. Кто же за столько лет выживет в лесу? Тут и взрослому-то было бы нелегко, что же говорить о мальце. А она до сих пор не теряла надежды, фанатично, до исступления верила, что где-то в тайге живет ее сынок и только ждет, когда родная мать его найдет и использовала любую возможность для выхода в лес. И ведь дождалась!

Как понял мальчишка, она не была сумасшедшей, просто потеряв любимого мужа, все ее мысли сосредоточились на сыне, единственной ниточке, которая связывала ее с прошлым и была напоминанием о коротком бабьем счастье. Может именно это не дало ей сойти с ума или покончить с жизнью самоубийством. Одна только мысль, что где-то в глухом лесу живет ее кровиночка и ждет ее, давала ей силы жить и раз за разом идти в тайгу.

Так и в этот раз она пошла с попутным обозом крестьян и, как неожиданно оказалось, ее надежды не пропали даром. Оправдались все ее слезы и долгие ожидания, когда все уже откровенно думали, что она сошла с ума. Нашелся ее единственный и ненаглядный. Правда язык позабыл и совсем диким стал, но что это он, она не сомневалась ни секунды. Да чтоб она не узнала свое дитя! И глаза-то чисто отцовские, тоже синие. У отца правда были скорее голубые, ну так, со временем у всех выцветают. Подрос правда, совсем большой, самостоятельный стал, но неужели она бы не узнала эти глаза, этот упрямый изгиб губ… Весь в отца, также когда-то ушедшего в лес на охоту и там и сгинувшего. А голос, этот звонкий голос она узнала бы из тысячи. Счастливая от вновь обретенного сына, она и не понимала, что покажи ей любого мальчика подходящих лет и скажи, что это ее потерянный сын, она, изнывающая от своей боли и тоски, поверила бы. Но не понадобилось никаких посторонних ухищрений, когда она сама, без чьей-либо помощи нашла того, кто составлял весь смысл ее существованья. И теперь изливала на него волны своей нерастраченной материнской любви и тревожно смотрела ему вслед, когда он уходил на охоту.

А он теперь не просто безымянный мальчишка, а имеет имя, которое далось ему без особых усилий. Ольтер из деревни с незатейливым названием Шестая, по-детски — Ольт, или попросту Ольти, как ласкательно называла его ана. Так что легализация, о которой он пока всерьез и не задумывался, прошла без его участия и вполне успешно. И женщину, даже наедине с самим собой, даже про себя, отныне называл только мамой. Хотя поначалу ему было довольно непривычно называть матерью еще не старую, младше его прежнего почти в три раза, женщину. Иногда в нем прорывался старик и он забывшись называл ану по имени, а звали ее красивым, по его мнению, именем Истрил, и даже где-то вел себя несколько покровительственно, что ану искренно забавляло. Она только улыбалась на его оговорки и ей кажется даже нравилось, что она для сына была скорее старшей сестрой, а не строгой матерью. Он и сам не ожидал такого рояля, но воспользоваться им ему ничто не мешало, тем более, что он и сам испытывал к ане теплые чувства. А самого себя даже подсознательно стал именовать Ольтом. Что скрывать, ему нравилось новое имя, гораздо больше, чем претенциозное «Витольд». Новый мир, новая жизнь, новое имя.

Где-то через неделю Истрил уже вовсю ходила по полянке вокруг шалаша, и даже непререкаемым материнским тоном отлучила его от готовки, чему он был только рад, так как у нее получалось гораздо вкуснее и разнообразнее. Да и трав она, оказывается, знала множество, причем не только съедобных, но и лечебных, что сильно помогло ей в скорейшем выздоровлении. А уж, когда она увидела у него кусок закаменевшей соли, то обрадовалась неимоверно. Оказывается, этот минерал, на который в его мире никто не обращал внимания, здесь товар стратегический и возят его издалека, от самого моря. И стоит соль здесь столько, что не каждая семья может позволить себе роскошь каждый день подсолонить себе пищу. Что поделать, соль дороговата, а холодильников здесь нет. А как спрашивается сохранить запас продуктов? Вот и покупали соль только для приготовления солонины, копченостей и других заготовок на зиму и в обычной жизни обходились пеплом и золой.

Жизнь их шла неторопливо, давая им время привыкнуть друг к другу и к новым семейным отношениям. Ольт частенько замечал, как Истрил на него смотрит, когда думала, что он чем-то занят и ничего не видит. Все ее мысли он мог прочитать как на бумаге, до того выразителен был ее взгляд. Да и опыт у него был дай боже. Поэтому все, что она думала, было для него как открытая книга. И видел некоторую растерянность в отношениях с ним. Все-таки она потеряла сына три года назад, когда ее Ольти был еще совсем щегол, а тут вполне самостоятельный и по разуму совсем, как взрослый и способен сам решать многие вопросы. Он видел, как накопившаяся за годы разлуки с сыном материнская любовь невысказанным грузом лежит у нее на сердце, каким жалостливым взглядом она провожает каждое его движение, когда думает, что он не видит. И как она безмолвно укоряет себя, что жизнь у него без матери была совсем не намазана медом. Как переживает, что ее сынок исхудал и совсем не видно детской припухлости, из-за которой ей когда-то так хотелось его тискать и тетешкать. И как вернуть утерянные годы, как выразить всю жалость и любовь, которая тяжелым комом набухла в груди, как себя с ним вести, как выразить свои чувства к мальчишке, который не сегодня-завтра станет совсем уже взрослым мужчиной? И тогда он пошел ей навстречу. Своим старым многоопытным умом он понимал, что ей не хватает общения именно с ребенком, которого она потеряла. И как-то вечером, когда ее опять, неизвестно по какому кругу, мучили переживания, и она нерешительно погладила его вихры, он сам положил ей голову на колени и, как будто, так и должно быть, своим детским голосом потребовал: