Мария Геррер - Наваждение и благородство [publisher: ИДДК, litres с оптимизированной обложкой]

– Отец, позвольте сказать… – Генрих понял, что отступать поздно и продолжил смиренно умолять. – Она очень боится вашего гнева, я обещал, что смогу умолить вас. Простите меня, простите и дайте шанс все исправить. Поверьте в меня, как верит в меня Екатерина. Я буду ей примерным мужем, она никогда не пожалеет об этом. И должен же быть у ее ребенка законный отец! – последний аргумент он произнес с жаром и пафосом.

– Возможно, она и правда сумеет тебя перевоспитать… Как я не заметил твои развратные поползновения раньше? – продолжал сокрушаться барон, нервно меряя комнату тяжелыми шагами. – Надо было тебя вовремя остановить. Да-а…То-то она вчера не пила вина… И сколько уже?..

– Мало. Чуть больше месяца, – Генрих судорожно соображал, где он был месяц назад.

– Так или иначе, делать нечего. Надо поспешить со свадьбой. Сделаем это до моего отъезда, скромно и без шума.

– Меньше чем за неделю? Так скоропалительно? Это вызовет пересуды в обществе и скомпрометирует Екатерину, – Генрих усердно показывал, как он трогательно заботится о своей избраннице. – Вы уедете, а мы через некоторое время спокойно обвенчаемся, не делая из этого секрета, но и без подозрительной спешки. Мы с Екатериной думаем, что не стоит объявлять о помолвке во всеуслышание. Это наше личное дело. Вот сыграем свадьбу, тогда все и узнают…

– Ты хоть осознаешь, какой ты негодяй? – барон был все еще очень сердит.

– Да, отец… – смирению и раскаянию Генриха не было предела.

– И как тебе повезло с невестой? – голос отца заметно потеплел. Видимо, он подумал о девушке.

– Да, отец, безусловно, и я счастлив… Благодарю вас, вы не пожалеете, что предпочли ее Эвелине.

– А вот это правда, – барон потихоньку начал приходить в себя. – Если бы не это… – барон замялся, – скажем так, обстоятельство, тебе пришлось бы сделаться зятем Розенфельда. Что ж, я согласен на вашу помолвку. Нельзя оставить несчастную девушку в такой беде.

Генрих с чувством поцеловал отцу руку:

– Батюшка, вы осчастливили меня и Екатерину! Благодарю вас от всего сердца! Отец, позвольте мне подготовить Катю к этому радостному событию. Она очень боялась вашего гнева. Пожалуйста, не заостряйте внимания на ее положении, она слишком смущается, – Генрих в очередной раз подчеркнул свою заботливость.

– Ты вздумал учить меня деликатности! – прикрикнул на сына барон, сердито сверкнув глазами.

– Нет-нет, что вы, просто я беспокоюсь за Екатерину.

Генрих вышел в коридор и перевел дух. План удался, помолвки с Эвелиной не будет, и наследства его не лишили. Все сложилось почти удачно. Почти…

Осталось объявить Екатерине, что она ждет от него ребенка. Вот здесь могли возникнуть проблемы. Екатерина, с ее гордостью и честностью, вряд ли смирится со своим «положением».

А если отец узнает о чудовищной лжи Генриха, неизвестно, чем это закончится, но однозначно ничем хорошим. Генрих решил увеличить сумму вознаграждения, но понимал, что негодование девушки, скорее всего, не будет иметь границ и гнев ее будет страшен. Как его смягчить, Генрих пока не знал.

«Надеюсь, она не впадет в истерику… – озабоченно думал Генрих. Женские слезы он терпеть не мог. – Нет, она сильная и гордая, плакать не станет. Она меня просто убьет!»

Оттягивать разговор с Екатериной было бессмысленно. До вечера желательно все закончить. Генрих пошел искать девушку, стараясь не думать о том, что его вскорости ждет.

Совесть редко мучила молодого повесу. Он вообще не мог вспомнить, когда это было в последний раз. Пожалуй, в детстве, когда он подложил жабу в сумочку графини Вороновой. Она тогда едва не умерла от испуга и громко визжала, забравшись с ногами на кресло, а шалуну было очень стыдно. Папенька сначала смеялся, но потом разгневался. Мальчика на неделю лишили сладкого, и он жестоко страдал.

Детские впечатления самые яркие. Видимо, именно поэтому наследник оружейной империи очень любил сладости и даже кофе пил с сахаром.

Но теперь сомнения закрались в его душу, и что-то давно забытое начинало исподволь терзать его и глодать изнутри.

Он так легко оклеветал невинную девушку в газах отца. Назвал ее своей любовницей. И все ради того, чтобы сохранить привычный образ жизни. Безусловно, он с лихвой компенсирует все причиненные ей неудобства.

Да и что такого страшного в том, что она его якобы любовница? С какой стати это вообще должно ее возмущать? Почему благовоспитанных девиц пугает даже само это слово – «любовница»? Он молод, привлекателен, богат, наконец. Вполне можно представить, что она искренне увлеклась им. Другие же увлекались.

И почему большинство девиц непременно хотят замуж? Екатерина замуж в ближайшее время не собирается. Она так сама сказала, ну или дала об этом понять – ее цель учеба, а не семья. Тогда теоретически ничего удивительного в том, что она могла стать его любовницей, нет.

И вообще, какая разница – фальшивая невеста или фальшивая любовница? Это всего лишь слова, и ничего более. «Роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет», – вспомнил Генрих бессмертного Шекспира. Уж наверное тот знал, что говорил.

Екатерина так и останется чистой и непорочной девушкой, как ее ни назови. Ведь это только безобидная ложь, не более. Никто же не намерен объявлять о ее «беременности» во всеуслышание. Так не все ли равно, как ей называться. Просто надо доходчиво объяснить это девушке, и инцидент будет исчерпан. Жаль, но она вряд ли это поймет…

Генрих прекрасно отдавал себе отчет в том, что все его доводы хороши только для него самого. К тому же логика у женщин своеобразная. А у девиц ее вообще нет.

Хотя, конечно, отличие между невестой и любовницей все-таки есть, и немалое… Особенно если любовница еще и беременна…

Екатерина сидела в гостиной и читала свою «Практическую ботанику». Услышав его шаги, вздрогнула и чуть не выронила из рук книгу. Девушка была напряжена до предела. Генрих ободряюще ей улыбнулся, правда, выглядело это несколько натянуто. Она устремила на него глаза, полные ужаса.

– Все прошло нормально, – успокоил ее Генрих, чтобы раньше времени не вызвать лишних вопросов. – Давайте пройдемся по парку, надо обговорить детали. Отец хочет видеть нас вечером. Нам желательно казаться влюбленными и счастливыми.

– Я уже жалею, что согласилась, – призналась Екатерина, продолжая с тревогой глядеть на Генриха.

– Теперь поздно что-то менять. Все сложилось неплохо. Отец не гневается. На вас, по крайней мере, – он старался придать своему голосу уверенность, но от девушки, очевидно, не ускользнула напряженность в его словах.

На этот раз Генрих повел Екатерину в самый отдаленный уголок парка, в полуразрушенный старинный павильон на берегу пруда. Он не знал, как она поступит, но предполагал, что проклятий, упреков, а возможно, и громких криков в свой адрес выслушает немало.