Мария Геррер - Наваждение и благородство [publisher: ИДДК, litres с оптимизированной обложкой]

Екатерина почти бежала по парку. Ее сердце бешено колотилось, в горле стоял комок и не давал дышать. Девушка начала задыхаться. На ступенях особняка она остановилась и судорожно глотнула воздух. Она чувствовала слабость, голова кружилась, а в висках стучало. Екатерина оглянулась по сторонам, а потом бесшумно, как воровка, осторожно открыла дверь и проскользнула в дом.

Оглядываясь, чтобы не попасться кому-нибудь на глаза, особенно старому барону, она опасливо кралась по коридору и лестнице, вздрагивая при каждом шорохе или скрипе. Екатерина пугалась собственной тени, а ее тихие шаги раздавались в ушах громким эхом.

Наконец она добралась до своих комнат и заперла дверь. Здесь она смогла дать волю чувствам. Девушка упала на кровать, зарылась головой в подушку и разрыдалась в голос. Плакала она долго. Ей было жалко себя, старого барона, которого она так коварно обманула, Андрюшу, которого теперь не увидит.

Она оплакивала свой позор и свою утраченную честь, будто и правда была беременна от Генриха. Ей казалось, что все уже знают о ее участии в грязной афере. Екатерина чувствовала себя слишком безнравственной и очень несчастной.

«Как же прав был Алеша! Как я могла пойти на поводу у этого мошенника и подлеца! Какая я дура! Милый, милый Алеша, он, возможно, поверит мне и поймет! Он сможет утешить меня и скажет, как правильно поступить… Надо поговорить с ним… Нет, нет, нельзя! Он, конечно же, вызовет Генриха на дуэль, и этот гнусный тип убьет Алексея. Что же делать, как из этого выбраться, с кем поделиться и попросить совет? Как хорошо начинался день, и как теперь все ужасно. Зачем, зачем я на это согласилась? Чего мне не хватало? Захотела легких денег! Дура, вот дура! Я же знала, что собой представляет этот прохвост! Ну почему я ему поверила? Так меня оклеветать в глазах барона! Я – одна из его любовниц! Да еще и беременная! Смешал меня с грязью! Как же я его ненавижу!» – ее мысли лихорадочно метались и искали выхода.

Запоздалое раскаяние было бесполезно и не приносило облегчения. Безысходность сменялась злостью, а злость жалостью. Ненависть к Генриху была так велика, что хотелось его убить. Нет, не убить, искалечить… Чтобы он долго мучился…

У него нет ни малейшего понятия о порядочности. Для него честь девушки – пустые, ничего не значащие слова. Да и откуда ему знать, как это важно для Екатерины? Она для него никто и ничем не лучше продажных женщин, с которыми он развлекается.

И он прав – она же согласилась принять его план и взять деньги. Так что она такая же, как этот негодяй – обычная аферистка, жадная и бесчестная.

Слезы не унимались, отчаяние тоже. Мысли в голове путались. Сколько времени это продолжалось, девушка не знала. Наконец она села на кровати, попыталась успокоиться и мыслить без эмоций и разумно, насколько это было возможно в данной ситуации.

Генрих сказал, что барон не гневается. Значит, их подлый план удался. И Генрих прав – Рубикон перейден. Уже ничего не изменить. Надо доиграть до конца. Главное – это выдержать.

А потом она найдет способ загладить свой ужасный поступок перед бароном. Ну а Генриха она будет презирать и ненавидеть всю жизнь. До мести она не опустится, нет, это ниже ее достоинства. А деньги этого гада возьмет – хоть какая-то компенсация за ее позор и унижение.

Екатерина пошла в ванную комнату. Девушка посмотрела в зеркало и ужаснулась – веки опухли от слез, лицо было бледно и покрылось красными пятнами. Ее всю трясло. Волосы растрепались и торчали в разные стороны. Она походила на кикимору или бабу-ягу.

Но внешний вид сейчас меньше всего волновал девушку. Ей хотелось спрятаться от окружающего мира, а это было невозможно. Надо было двигаться дальше, хочет она того или нет, ведь жизнь продолжалась.

Екатерина наполнила ванну горячей водой и налила успокоительный настой из трав. В помещении терпко запахло жасмином и гвоздикой. Затем щедро насыпала порошка, который когда-то готовила сама для придания сил и свежести и легла в ванну, чтобы согреться и набраться сил.

Слезы непроизвольно продолжали бежать по щекам. Каждый раз, когда девушка начинала жалеть себя, она снова начинала плакать тихо и безутешно. Минуло много времени, вода в ванне остыла, но Екатерина пришла в себя и хоть немного успокоилась.

На душе у девушки было по-прежнему скверно. Она не могла без отвращения думать о Генрихе. Но и себя она не переставала винить, ведь ее никто силой не принуждал соглашаться. Она прекрасно отдавала себе отчет, что это неправильно.

Конечно, девушка не могла предположить, что все так обернется. Но не трудно было догадаться, что что-то может пойти не так. А теперь поздно искать себе оправданий, время вспять не повернешь…

Екатерина оделась и начала приводить себя в порядок. Глаза красные, как у вампира, с этим ничего поделать нельзя. Пятна на щеках почти прошли – помог освежающий настой, но необыкновенная бледность заливала лицо.

Вполне можно списать это на беременность. На беременность! Какой же он все-таки мерзавец! Девушка снова начала злиться на Генриха и его аферу. И снова захотелось его ударить. Как он сильно схватил ее за руку! На запястье остался синяк – как браслет. Грубиян, посмевший угрожать ей! Мало она его укусила. Девушка никак не могла унять свою бессильную злость, переходившую в отчаяние.

Она причесалась, немного припудрила лицо… Это не улучшило ее душевное состояние, но вид она приобрела аккуратный и можно было показаться людям, не рискуя их напугать.

Близился вечер. Екатерина села у окна и стала ждать Генриха. Она не будет выходить из комнаты, пусть тот сам придет за ней – это нужно, прежде всего, ему.

Девушка не ошиблась, через некоторое время в дверь тихонько постучали. Она молча отворила. На пороге стоял Генрих.

Их взгляды встретились. Он не отвел глаз, но смотрел отчужденно, она – с нескрываемой ненавистью.

Генрих пропустил девушку вперед, и они молча пошли по длинному полутемному коридору в кабинет Александра Львовича. Екатерина радовалась, что Генрих молчит – любое его слово или даже попытка извиниться немедленно вызвали бы у нее прилив гнева и бурю эмоций. Наверняка она бы разрыдалась перед этим негодяем, а ей не хотелось выглядеть слабой и беспомощной.

Генрих открыл дверь кабинета, вошел первым и за ним, с опущенной головой, появилась девушка. Она думала только об одном – как снова не заплакать.

Барон стоял у окна. Он тепло смотрел на Екатерину, но она не смела поднять на него глаза.

– Дитя мое, не бойся, подойди, – голос Александра Львовича звучал негромко и приветливо.

У Екатерины подкашивались ноги и слезы снова навернулись на глаза. Она подошла, и барон поцеловал ее в лоб. От этого ей стало еще хуже, и она почувствовала себя последней дрянью. Слезы невольно потекли по ее бледным щекам.