Мария Геррер - Наваждение и благородство [publisher: ИДДК, litres с оптимизированной обложкой]

Купец отправил прислугу спать и запер дверь. Еще раз убедившись, что в лавке никого нет, он предложил Генриху пройти в помещение в глубине дома.

– Здесь нас никто не услышит и не помешает. Не ожидал увидеть вас нынче, Генрих Александрович. Не иначе, случилось что-то непредвиденное… Итак, чем могу служить, чего желаете?

– Мне нужен мраморный угорь, и немедленно, – заявил Генрих.

Рукавицын удивленно посмотрел на него:

– Я должен был бы испросить позволения, но Магистр отбыл на Охоту… Это не подождет до его возвращения?

– Нет, к сожалению. Времени осталось совсем мало и я не могу ждать.

– Магистр будет недоволен… Я обязан доложить ему о вашем требовании, как вы понимаете.

– Знаю. Встречусь с ним, как только он вернется, и подробно расскажу обо всем случившемся. Но сейчас я вынужден действовать по обстоятельствам, и всю ответственность беру на себя, – Генриху не хотелось думать о том, что его ждет. Придется в очередной раз испытать на себе силу гнева Магистра. А гневаться тот умел…

– Воля ваша… Рассчитывайте на меня, если потребуется. Могу повременить с докладом… – купец искренне сочувствовал фон Бергу.

– Благодарю, не стоит. Делай, что положено. Ты меня и так не раз выручал. Теперь попробую разобраться сам.

Купец вышел и вскоре вернулся с небольшим свертком.

После этого Генриху пришлось еще долго мотаться на автомобиле по городу, прежде чем он нашел лавчонки, в которых приобрел нужные ему корешки и травы. Перебудив всех и там, он наконец получил все, что требовалось.

Собрав необходимые ингредиенты, Генрих поспешил в поместье. Была уже глубокая ночь. Он оставил автомобиль за оградой в лесу, спрятав его в зарослях так, чтобы он не привлекал внимания, если вдруг какая-нибудь парочка влюбленных вздумает прогуляться по дороге.

Стараясь не шуметь, Генрих прошел на задний двор и направился во флигель, где в одиночестве обитал кучер. Семья Егора жила недалеко от поместья, в деревне, куда он наведывался каждые свои выходные.

Этот сорокалетний мужчина выглядел, как обычный барский кучер – темные кудрявые волосы с чуть заметной проседью, карие внимательные глаза с хитрецой, пышные, лихо закрученные усы, которые делали его франтом.

Он немало удивился позднему визиту молодого барона и по его озабоченному виду понял – что – то произошло. Генрих кивнул Егору и устало опустился на кованый сундук, стоявший у окна.

– Это мраморный угорь. Надо, чтобы его подали на завтрак. Можешь смешать приправы? У тебя это получается лучше, чем у меня, – он протянул сверток и травы. – И пусть горничная скажет Екатерине Павловне, что мой отец приглашает ее, она может без этого не прийти.

Егор с удивлением и тревогой посмотрел на барона:

– Не сомневайтесь, будет сделано.

– Хорошо.

– Екатерина Павловна? – с опаской спросил Егор.

Фон Берг кивнул.

Егор наскоро накрыл на стол и приготовил чай. Теперь можно было перевести дух – гонять туда-сюда из поместья в город и обратно по темноте было не просто. Генрих машинально брал одну сушку за другой и с хрустом разгрызал их, запивая крепким и сладким чаем.

Его мысли роились в голове и не давали покоя. Он увидел свое искаженное отражение в пузатом самоваре – настоящее чудовище. Вероятно, внутри он таковым и является.

Оболгал невинную девушку. Из-за него жизнь Екатерины изменится безвозвратно. В свой Университет она, наверное, уже не поступит. А он продолжит вести привычное существование. Бездушный монстр, думающий только об удовольствиях.

Еще была слабая надежда, что все обойдется, но в глубине подсознания Генрих чувствовал – нет, не обойдется… И виной всему он со своим эгоизмом и легкомыслием.

Егор не задавал вопросов, пил чай молча, и Генрих был ему за это крайне признателен. Рассказывать пока нечего. Хорошо, если и завтра будет так же, но это вряд ли…

Генрих перекинулся с Егором несколькими ничего не значащими фразами. Они допили чай. Фон Берг, наконец, немного передохнул и покинул флигель, стараясь оставаться незамеченным.

Если бы кто-нибудь случайно увидел Егора и Генриха, пьющих чай в жилище кучера, он пришел бы в недоумение. Было заметно, что этих двоих связывает если не дружба, то по меньшей мере взаимное уважение и общие интересы. А что общего может быть у блестящего аристократа и его слуги?

Генрих обошел темный особняк, скрываясь в тени деревьев. Взглядом нашел окна комнат Екатерины, расположенных на втором этаже. Одно из них светилось – было уже поздно, но девушка не спала. И он тому причиной. Наверняка переживает, может даже плачет. «Зачем я тут хожу? – подумал Генрих. – Что хочу увидеть?»

Угрызения совести не давали ему покоя: «Все же зря я сказал отцу, что она ждет от меня ребенка. Подло получилось. Она меня не простит… А если все-таки не обойдется? Она мне больше не поверит. И что потом? Ладно, завтра будет видно, тогда и стану решать, что делать и как быть. А пока это все равно бессмысленно…»

Фон Берг всегда гордился тем, что мыслит логично и бесстрастно. Но ныне не мог избавить себя от тревожных дум. Ведь это касалось не его, а Екатерины, которая ни о чем пока не догадывалась. Он не мог просто выкинуть все это из головы, как ни старался.

Генрих вернулся к автомобилю и теперь уже не спеша поехал в город. Погруженное в сонную темноту поместье растворилось в ночи.

Впереди город тускло мерцал золотыми огнями, люди беззаботно спали или развлекались, жили обычной жизнью.

На душе у молодого аристократа было неспокойно, а он привык доверять своим предчувствиям. Прохладный ветер трепал его волосы и обдувал лицо, но не освежал голову.

Можно было навестить Полину, развеяться, но Генрих раздраженно отогнал эти мысли. Не сегодня… Сейчас он даже думать не хотел о ней – бесчувственная и самовлюбленная светская львица.

А он-то сам чем лучше? Так просто поломал судьбу девушки, которая только-только вошла во взрослую жизнь и за которую некому заступиться.

Чувство вины не покидало Генриха ни на мгновение, тяжелым камнем лежало на сердце и мучило своей необратимостью.

Постепенно Екатерина начала свыкаться с мыслью, что придется довести затеянное до конца. Если она не решилась признаться во всем старому барону вчера, и он принял ее как родную, поздно каяться. Теперь подобное признание будет выглядеть как вероломное предательство ее благодетеля.

Она все глубже погружалась в обман, и слезами тут не помочь. Ей надо продержаться меньше недели и доиграть эту отвратительную комедию до отъезда Александра Львовича, а потом постараться забыть все как страшный сон.

Девушка начала понимать, что хотя лгать ей неприятно, она быстро учится этому. Слишком быстро. Если вчера она просто сгорала от стыда, то теперь почти готова к общению с бароном и, скорее всего, слезы уже не будут ее душить.