Мария Геррер - Наваждение и благородство [publisher: ИДДК, litres с оптимизированной обложкой]

Девушка долго лежала в просторной мраморной ванне, больше похожей на бассейн, и с наслаждением вдыхала запах ароматической соли, которую щедро насыпала в воду. Над головой на потолке плавали белесые, как призраки, рыбы-вуалехвосты в зарослях бледно-зеленых кувшинок. По стенам извивались те же кувшинки с большими круглыми листьями на причудливых стеблях. Над ними порхали прозрачные стрекозы и перламутровые мотыльки.

Девушка вышла из воды, как Афродита из морской пены, и почувствовала себя словно рожденной заново – все тревоги и волнения остались в прошлом. Мраморный пол приятно холодил ее ступни. Она перешагнула на пушистый ковер и завернулась в большое полотенце. Из приоткрытого окна с зелеными и желтыми стеклами веяло послеполуденной жарой, легкий ветерок шевелил листья веерной пальмы в фарфоровой кадке.

Екатерина с некоторым сожалением сменила уютный халат на платье, присланное мадемуазель Корде. Пора было принять приличный вид. Однако платье было прелестно, как и все, что изготавливалось в модном ателье известной француженки – тонкий лен цвета персидской сирени и немного венецианского кружева. Простое и изящное, оно отлично подошло девушке. Мадемуазель Корде умела безошибочно распознавать предпочтения своих клиенток, и это был один из ее многочисленных талантов.

Еще немного бесцельно послонявшись по комнатам, Екатерина решила занять себя чтением. Она направилась в кабинет и открыла высокую дубовую дверь. Кабинет Генриха, как и в поместье, был аскетичен и строг. Немного мебели и большие остекленные шкафы, до отказа заполненные книгами. Здесь тоже на стене висели портреты родителей Генриха. Плотные шторы приглушали яркий солнечный свет и не пускали внутрь летний зной.

Загадочный полумрак и прохлада царили в комнате. Екатерина прошла в кабинет и взяла из шкафа книгу с золотым тиснением на корешке. Уселась на диван и погрузилась в чтение пьес Шекспира. Но это длилось недолго.

Последние дни Екатерина постоянно находилась в напряжении и страхе за жизнь барона. Теперь ее снова начали обуревать противоречивые мысли. А если бы он умер? Это было бы ужасно. Она даже сейчас боялась об этом думать, и на душе сразу становилось холодно, пусто и страшно. Но она переживала бы так же и за Алексея, случись с ним подобное. Или не так? Конечно, не так, просто она сама себе боится в этом признаться. Екатерина отогнала от себя эту мысль, как что-то тревожное и непонятное.

Почему барон иногда зовет ее «Катрин»? Но только в бреду или в полусне. Он будто боится ее так назвать в жизни. Опасается, что она будет недовольна? Можно было бы его об этом спросить напрямую, но она этого делать не будет… Да они вообще оба избегают обращаться друг к другу по имени. Почему? Что их связывает? Только Служение? Нет, конечно нет… А что отталкивает? Они совсем разные. Во всем. Значит, и связывать ничего не может… Но что-то же влечет ее к этому холодному аристократу? Почему-то она переживает за него, как ни за кого другого? И происходит это помимо ее воли.

Екатерина в очередной раз отогнала от себя навязчивые мысли и опять уткнулась в книгу. Но не могла перестать думать о Генрихе. Им надо научиться ладить между собой ради Служения. Они и ладят. И должны доверять друг другу. Но, кажется, они уже давно доверяют. Так что же все-таки не так? Какая-то недоговоренность в их отношениях все равно остается.

Екатерина подсознательно понимала, что боится задать себе самый простой и важный для нее вопрос. Возможно, именно поэтому она и запуталась в своих чувствах. Девушка поставила книгу на место и вернулась в гостиную.

И была обрадована и удивлена, увидев там барона. Он сидел в глубоком кресле и выглядел неплохо, хотя и был еще очень бледен.

– Зачем вы встали? – не удержалась от упрека девушка.

– Сколько можно лежать? Я уже несколько дней только сплю, ем и пью микстуры. – Он с трудом поднялся ей навстречу.

– Зато вы почти выздоровели.

– Я уже здоров, без всяких «почти». Даже доктор так считает.

– Вы еще бледны как полотно.

– Это скоро пройдет. Врач сказал, что вы меня спасли. А я ничего не помню… Жаль…

– Вы были без сознания, поэтому и не помните.

– Вы сидели рядом со мной всю ночь. – Он пытливо смотрел на нее.

– Я не знаю, сколько это продолжалось, – призналась девушка и потупилась под его пристальным взглядом.

– Зато Егор знает. Он пытался вас увести, но вы остались со мной и вернули меня к жизни. Если бы не вы…

Генрих подошел к ней и на мгновение замер, будто в нерешительности. Екатерина видела, что в нем борются противоречивые чувства. То же испытывала и она.

Но уже в следующее мгновение он осторожно обнял ее за талию, привлек к себе и крепко поцеловал. Она легко выскользнула из его объятий и замахнулась, чтобы в очередной раз попытаться дать ему пощечину. И снова, как в разрушенной беседке, он перехватил ее руку. Только теперь ее незавершенный удар не был таким сильным, скорее, она это сделала инстинктивно, против своей воли. И барон держал ее запястье нежно и бережно.

– Как вы посмели? – Она была возмущена его вольностью, но не пыталась вырвать руку, и он продолжал осторожно сжимать ее.

– Что вас так возмутило?

– Вы поцеловали меня, как свою любовницу!

– Ничего подобного. Я никогда в жизни никого так не целовал. К тому же я только вернул ваш поцелуй…

– Вы тогда умирали.

– Значит, чтобы вы еще раз поцеловали меня, мне опять надо оказаться при смерти? – Он улыбался, глядя на нее.

– Да! – она была резка и сердита. – Нет, конечно нет… Прекратите… Еще раз этого я не переживу, – искренне призналась она. – А вы, как всегда, все переворачиваете с ног на голову. Вы просто невозможный человек!

– Тогда позвольте поцеловать вашу руку в знак моей безграничной признательности. – Он смотрел на нее с теплотой.

Она смягчилась:

– Ну, хорошо, руку можно. Извольте…

Фон Берг осторожно, как сокровище, взял ее руку и поднес к губам. Он повернул ее ладонью вверх и поцеловал долгим поцелуем в запястье, туда, где бешено бился ее пульс.

Она вздрогнула, но не отняла руки. Девушка почувствовала трепет его пальцев. Она вспомнила полутемный пустой зал, странный танец и наваждение, которое накрыло их обоих. Ее голова снова закружилась, и она невольно преклонила ее на плече Генриха.

– Что вы делаете? – проговорила она, почти теряя сознание.

– На этот раз я спросил вашего позволения, – он говорил тихо, почти шепотом.

– Я позволила вам только поцеловать мою руку…

– Я ничего другого себе и не позволил, Катрин… Я никогда не смогу обидеть вас, тем более оскорбить или причинить боль. Вы – самое дорогое, что есть в моей жизни.

– Вы мне тоже бесконечно дороги, Генрих. Если бы вы умерли, я бы тоже умерла…