Чайна Мьевилль - Последние дни Нового Парижа [litres]

Он переворачивает сумку, вываливая содержимое.

– Да что ты творишь?! – кричит Сэм.

Перед Тибо рассыпаются камера, контейнеры с пленкой, несколько потрепанных книг. Камера совсем не старая. Он не чувствует заряда манифской энергии. Это не сюрреалистические предметы. Он удивленно смотрит на них. Он ожидал добычи мародера. Он ожидал увидеть старые перчатки; чучело змеи; что-нибудь пыльное; винный бокал, наполовину превратившийся в потеки лавы, наполовину вмурованный в камень; детали пишущей машинки; книгу, которая много времени пролежала под водой и обросла ракушками; пинцет, который меняет то, к чему прикасается.

Тибо считал эту женщину боевой наркоманкой, сорокой войны. Охотники за артефактами пробираются мимо баррикад, чтобы искать, добывать и продавать вещи, рожденные или измененные взрывом. Батареи, заряженные странной энергией. Предметы, добытые из нацистского карантина, продавали за колоссальные суммы на черных рынках внешнего мира. Все это были манифы, украденные в то самое время, пока партизаны сражались за освобождение, пока Тибо и его товарищи боролись с демонами, фашистами и непокорным искусством и умирали.

Он в каком-то смысле больше уважает своих врагов, чем торговцев такими товарами. В сумке Тибо ожидал найти ложечку, покрытую мехом; свечу; камешек в коробке. Он моргает. Он складывает и разворачивает нацистский кнут.

Сэм проверяет камеру на наличие повреждений.

– Ну и зачем ты так? – говорит она.

Тибо тыкает книги пальцем ноги, как будто они могут превратиться в более ожидаемые трофеи. Она шлепает его по ноге. Карты Парижа. Журналы: «Минотавр»; «Документы»; «Le Surréalisme au service de la révolution»; «La Révolution surréaliste» [9] «Сюрреализм на службе революции», «Сюрреалистическая революция» (фр.). ; «Вид».

– Зачем тебе это? – тихо спрашивает он.

Женщина стряхивает с обложек грязь.

– Ты подумал, что я охотница за сокровищами. Господи Иисусе. – Она смотрит на него через видоискатель камеры, и он вскидывает ладонь перед лицом. Она нажимает на кнопку, раздается щелчок, и у Тибо бурлит кровь. Он продолжает глядеть на ее журналы, думая о тех, которые когда-то носил сам. Он их бросил несколько лет назад, когда взял перерыв в обучении. Странная дань уважения учителям – все эти запасные экземпляры, страницы, полные их собственных трудов.

Женщина вздыхает с облегчением.

– Если бы ты это сломал, разбудил бы во мне зверя.

Она надевает на шею ремешок от камеры и счищает грязь с большой кожаной тетради. Протягивает руку.

– Я здесь не для того, чтобы воровать. Я здесь, чтобы все это запечатлеть.

После того как погибли родители, но прежде чем он отыскал тех, кому предстояло стать его товарищами, Тибо – ему еще не исполнилось шестнадцать – довольно долго прятался и бродяжничал. Добравшись до края старого города, он подыскал убежище, из которого было видно, как толпы перепуганных граждан, оказавшихся в ловушке, бегут и кидаются на баррикады, возведенные по периметру зоны взрыва, а из-за них нацистские солдаты ведут беспощадную стрельбу, убивая гражданских, пока те не поняли, что выхода нет. В первые дни некоторые немецкие солдаты также бежали к позициям соотечественников, размахивая руками и крича, чтобы их выпустили из западни. Но их тоже расстреливали, если они подходили слишком близко. Офицерам и бойцам, которые это увидели и отступили, через громкоговорители приказали оставаться в радиусе поражения и ждать указаний.

Он отступил в небезопасный Париж. Там Тибо спал, где мог, охотился за едой, вытирал слезы и прятался от ужасных существ. Он все-таки несколько раз подкрадывался к границе, пытался найти выход, но многочисленные попытки не увенчались успехом. Город был надежно запечатан.

Наконец однажды ночью, под проливным дождем, укрывшись в развалинах табачного киоска и вяло перебирая свои пожитки, он нашел в своем ранце последнюю стопку брошюр и книг, которые получил в день взрыва. Тибо перерезал шнур, которым они все еще были связаны.

«Géographie nocturne» [10] «Ночная география» (фр.). , брошюра стихов. Периодический журнал «La Main à plume» [11] «Рука с пером» (фр.). . Сюрреализм застрявших в оккупированном городе. Все это было написано в пику захватчикам, во время оккупации. Он уже знал эти имена: Шабрюн, Патен, Дотремон. Дождь рисовал на окне ночную географию.

« Спящие, – прочитал Тибо, – труженики и соратники в том, что происходит во Вселенной».

Он открыл вторую брошюру на «État de présence» Шабрюна. Выступление в защиту поэзии, антифашистская ярость… Заявление о намерении хранить верность своим идеалам, которое много позже Тибо прочитает вербовщикам «Руки с пером», чтобы пройти вступительное испытание. Сюрреалистическое состояние присутствия [12] В буквальном переводе с французского название текста Шабрюна, который читает Тибо, означает «состояние присутствия», однако следует учитывать, что этот самый текст стал политическим манифестом «Руки с пером», и потому смысл термина был расширен до восприятия сюрреализма как «состояния присутствия», реагирующего на исторические события. . Он перелистнул несколько страниц, и оказалось, что первые прочитанные им слова почти что последние во всем документе.

«Нам надо уйти? Остаться? Если можешь остаться – оставайся…»

Тибо опять затрясся, но не от холода.

«Мы остаемся».

На площади Феликса Баре появился мужчина в шляпе-хомбурге. Он все еще не привык к качеству шума: нормирование бензина вынуждало все новых владельцев автомобилей воздерживаться от выездов, и потому в этом современном городе раздавался только шум тележных колес и цокот копыт.

Город-порт, средоточие кипучей преступной деятельности, обитель изгнанников, сгусток беженцев, выдоенный досуха и избитый. 1941 год, «Франция для французов».

Вариан Фрай, мужчина тридцати четырех лет, худой, с плотно сжатыми от внимания и сосредоточенности губами, выглядел тем, кем был на самом деле: человеком, который кое-что знал. Он прищурился на очередь у дверей конторы. Он уже привык к ужасной надежде, которая овладела этими толпами.

Переулки шумели, бары были достаточно полны. Люди орали на множестве языков. Горы по-прежнему наблюдали за происходящим, а поздняя весна радовала теплом. На расстоянии нескольких кварталов колыхалось море. «Мне бы посидеть на набережной, – подумал Фрай. – Разуться, закатать брючины». Можно еще побросать камешки в маленькие волны, чтобы распугать рыбу. «Я непременно должен спихнуть туфли в воду».

Он видел повсюду людей, которые торговали визами, информацией, ложью. Марсель наполнился до краев.

На дверях булочной висел широко распространенный знак «Entreprise Française», с портретом мрачного маршала. Фрай снял очки, словно не позволяя себе видеть такое варварство.