Джордж Оруэлл - Джордж Оруэлл. В двух томах. Том 1

Через три дня было объявлено, что он скончался в Уиллингдонской клинике, хотя его и пытались спасти. Сообщить об этом вышел Крикун, который, по его словам, присутствовал при кончине Боксера.

— Это были волнительные минуты! — восклицал Крикун. — Ничего подобного я еще не переживал. — Он поднял копытце и стер набежавшую слезу. — Я был у его постели до самого конца. И, умирая, уже не в силах говорить, он прошептал мне на ухо, что жалеет только об одном — о том, что не дожил до завершения строительства ветряной мельницы. «Вперед, товарищи! Вперед во имя Восстания! Да здравствует Скотный Двор! Да здравствует Товарищ Наполеон! Наполеон всегда прав» — это были его самые последние слова, товарищи.

Тут поведение Крикуна внезапно изменилось. Он замолчал на мгновение, его маленькие глазки подозрительно забегали из стороны в сторону, а затем продолжил.

— Мне стало известно, — сказал он, — когда Боксера увозили, был пущен глупый и вредный слух. Кто-то, дескать, видел, что на фургоне, который увозил его, было написано: «Скотобойня», и поспешил прийти к заключению, что Боксера везут на живодерню. Даже не верится, — сказал Крикун, — что могут быть такие глупые животные. Неужели, — кричал он с негодованием, прыгая из стороны в сторону и дергая хвостиком, — неужели они так плохо знают своего любимого Вождя, Товарища Наполеона? Ведь все так легко объясняется. Да, фургон раньше принадлежал живодерне, а потом его приобрел ветеринарный врач, который не успел закрасить старую надпись. Вот так и возникло недоразумение.

Животные выслушали все это с огромным облегчением. А когда Крикун с новыми подробностями стал вспоминать последние минуты Боксера, ту заботу, которой окружили его в клинике, и дорогие лекарства, оплаченные без малейших колебаний Наполеоном, у животных и вовсе исчезли сомнения, а печаль, которую они испытывали из-за смерти своего товарища, несколько развеяла мысль о том, что, по крайней мере, он умер спокойно.

Сам Наполеон появился на собрании в следующее воскресенье и произнес в память Боксера короткую речь. Жаль, сказал он, что нельзя перевезти на ферму останки товарища, которого они оплакивают, и похоронить здесь, но он приказал сплести большой венок из лавра, растущего в саду, и возложить его на могилу Боксера. А через несколько дней свиньи собираются устроить памятный банкет в честь Боксера. В конце речи Наполеон напомнил о двух любимых лозунгах Боксера: «Я буду работать еще упорней» и «Товарищ Наполеон всегда прав». Было бы неплохо, сказал он, чтобы и остальные животные присоединились бы к этим лозунгам.

В тот день, когда должен был состояться банкет, из Уиллингдона прибыл фургон бакалейщика, который доставил на ферму большой деревянный ящик. В ту ночь из господского дома доносилось оглушительное пение, потом послышался шум дикой ссоры, и все закончилось в одиннадцать часов звоном разбитого стекла. На следующий день в господском доме до полудня не было никакого движения. И прошел слух, что каким-то образом свиньям удалось еще раздобыть деньги на ящик виски.

Шли годы. Лето за летом, зима за зимой пролетали короткие жизни скотов. Пришло время, когда, кроме Травки, Бенджамина, ворона Моисея и нескольких свиней, никто уже не помнил прежней жизни до Восстания.

Умерла Мюриэль, умерли Колокольчик, Джесси и Цапка. Умер и Джонс — он скончался в приюте для алкоголиков где-то далеко от фермы. О Снежке давно забыли. Никто не помнил и Боксера, разве что те, кто знал его. Травка превратилась в старую, располневшую кобылу, у нее не гнулись суставы и слезились глаза. Еще два года назад она достигла пенсионного возраста, но, в общем-то, никто из обитателей Скотного Двора так и не вышел на пенсию. Давно уже никто не вспоминал о том, что для престарелых отведут часть пастбища. Наполеон превратился в матерого хряка и весил не менее трехсот фунтов. Крикун так растолстел, что у него заплыли глаза и он с трудом открывал их. Лишь старый Бенджамин почти не изменился, только шерсть на его морде чуть поседела, и после смерти Боксера он стал еще более замкнутым и неразговорчивым.

Теперь на ферме жило гораздо больше животных, хотя рост поголовья оказался не таким значительным, как предполагали ранее. Для новых поколений Восстание было седым преданием, которое передавалось из уст в уста, а животные, купленные на соседних фермах, вообще ничего не слышали о нем. Кроме Травки в усадьбе было теперь еще три лошади. Честные и прямые скоты, трудяги и отличные товарищи, но очень уж глуповатые. Они не сумели овладеть алфавитом дальше буквы Б, но верили всему, что им рассказывали о Восстании и принципах Анимализма, особенно если это делала Травка, к которой они относились почти как к матери. Верили, но вряд ли понимали, а если и понимали, то самую малость.

Усадьба теперь процветала, труд был лучше организован. У мистера Пилкингтона прикупили два поля. Ветряную мельницу наконец-то достроили, на ферме появились молотилка и сеноподъемник, не говоря уже о нескольких новых постройках. Уимпер приобрел себе высокий двухколесный экипаж. Не появилось электричества, но зато неплохие доходы приносил обмолот зерна, для которого и использовали мельницу. Животные упорно трудились над постройкой еще одного ветряка. Обещали, что, когда его построят, тогда уж обязательно поставят динамо-машину. Но никто уже не вспоминал рай земной, о котором когда-то мечтал Снежок — о стойлах с электрическим освещением, горячей и холодной водой, о трехдневной рабочей неделе и т. п. Наполеон отверг эти идеи, как противоречащие духу Анимализма. Истинное счастье в том, говорил он, чтобы упорно работать и скромно жить.

Ферма, казалось, богатела, но не богатели животные, за исключением, конечно, свиней и собак. Возможно, это происходило оттого, что свиней и собак стало так много. И дело не в том, что эти скоты не работали, они трудились по-своему. Крикун без устали объяснял и объяснял, что все время приходится выполнять огромную работу по управлению и контролю за работой на ферме. Значительная часть этой работы была такого рода, что остальные животные не могли постигнуть ее характера. Например, Крикун рассказал им, что свиньям ежедневно приходится затрачивать немало времени, чтобы готовить такие таинственные вещи, как «сводки», «отчеты», «памятные записки» и «протоколы». Все это представляло собой большие листы бумаги, которые нужно было исписать сверху донизу, а как только испишешь, сжечь в печке. И все это имеет важнейшее значение для процветания фермы, говорил Крикун. И все же ни свиньи, ни собаки не производили какого-либо продовольствия своим трудом, хотя их было очень много и на аппетит они никогда не жаловались.