Сергей Катуков - Ангелёны и другие. Сборник рассказов

И именно это необходимо было сделать. Банальными словами о банальнейшей из весталок.

Володя идет посреди миллиона шумов, людей, суеты, за пределами которых еще будут в жизни звезды, неизведанные галактики, летящая в пустоту секунда осознания собственного бессилия и приземление в новогоднюю ночь полную миллиарда одиноких снежинок кружатся в льдинке фонаря как его собственное один в ночь ночество и бездны заглядывающих в тебя окон лиц изгибающихся проспектов в тебя пока ты стоишь с шампанским перед беззвучным телевизором пьешь за наступление очередного вечного возвращения.

Утром Саша вскочила первой.

— Знаешь, что? В этом твоём кодексе есть параграф про ответственность за тех, кого приручил? — спросила она встревоженно.

— Само собой. Мой кодекс на все случаи жизни.

— Тогда это хорошо, лисёнок, — Саша приподнялась на цыпочки и выглянула в окно. Свет с улицы, молниево сжатый, дробился лезвием стекольной трещинки, но уже просторно отдыхал в сухом межрамном параллелепипеде, аккуратно, спокойно освещая каждую соринку внутри узкого аквариума, где в прозрачной, домашней пустоте, прекрасно собранные, отчеканенные контрастным светом — крылышко к крылышку, тельце в штрихах волосков — спали, высушенные вакуумом, мухи.

— Сегодня ведь обязательно полетаем? — продолжила она, оглядывая набережную, мосты — Пушкинский, Крымский. И почувствовала приятную грусть. Ускользающую, добрую потерю. Невесомые перспективы целой новой жизни, настоящей другой судьбы в этом чужом жилище.

— Я бы очень хотела жить вот так. Где-нибудь у крыши. Наверху. И чтобы не по земле. А только прыжками — с дома на дом. По всему городу. Как хорошо, неуловимо. Представляешь… Утром я бы встречала рассвет первой. А вечером сидела бы вместе с лучами заката на тёплой крыше. С какой-нибудь чердачной кошкой, которая никогда не видела людей. Потому что обитает наверху. И она думала бы, что я тоже кошка. Большая и голодная.

Алик положил улыбку ей на плечо и обнял за талию.

— Смотри, какая штука, — Саша высвободилась и потянула из-под рухляди холстов нескончаемо длинный том. — Альбом Пикассо. — Вернулась в объятие, развернула фолиант на синих, холодно-сизых, эльгрековских фигурах.

— О, кажется, «голубой» период, — Алик узнал тяжёлые и подвальные, как тени, цвета.

— Думаешь, это «голубой» период?

— Да, голубой-голубой, как глаза, — он сделал движение вбок и заглянул ей в лицо.

— Как кит.

— Кит — синий!

— И голубой тоже.

— А в английском — синий.

— А тогда ещё и блакитный.

— Блакитный кит?

— Кит-блакит.

— Бла-бла-кит… Давным-давно это был благостный кит. Добрый дедушка Левиафан. Он возил на спине целое государство. И жили там благостные жители. Блажители.

— А потом?

— Потом у кита… у кита-блакита зачесалась спина…

— Подожди, до того, как он стал китом-блакитом, он ведь был обычным, мирным морским чудищем? Так ведь?

— Так.

— И с чего это он вдруг является перед нами уже эдаким «блакитом»?

— Ну так в государстве была комиссия по сокращению имён, вот они и назвали благостного кита для краткости «бла-кит».

— А жителей — «бла-жителями»?

— То-то и оно: жители — «блажители».

— Так почему же этот кит был благостным?

— Да потому что никакой другой, кроме благостного, не согласился бы возить на спине целое государство с эдакой уймой народа. И вот плавал себе этот кит-блакит по окиянам, по морям, да по антарктическим заповедникам, прихватив с собой жителей-блажителей. Были они счастливым и радостным народцем: блаженные блажители, одним словом.

— А дальше?

— Но вот стали докучать им такие неугомонные люди — шальные летуны. И так они их замучили, нападая на своих фанерных самолётиках, что решили тогда блажители нырять с китом-блакитом. И вот однажды, когда летуны затеяли свой очередной коварный налёт…

— Стой-стой, кажется, я поняла, — игриво перебила Саша, нетерпеливо останавливая, схватила руку Алика.

— Подожди, тут самое интересное!

— Нет-нет, я сама!

— Давай вместе.

— И вот когда коварные летуны решили совершить свой коварный…

— Внезапный, иначе он не был бы коварным…

— Внезапно-коварный налет…

— Когда летуны совершали свой коварно-внезапный налет, то кит вместе с жителями ушел под воду…

— И…

— И командир подразделения летунов сказал: «Утопли…»

— А его помощник Чонг Застыдон…

— Засты-дон?!

— Да! Снял шлем со своей лысой головы и не надевал до тех пор, пока пролетал над местом, где утопли блажители.

— И с тех пор их называют утопистами, а китовую страну — Утопией.

— Точно?!

— Точно! Вот какая истинная сказка про летунов, блажителей-утопистов и кита-блакита.

— Ляпота! — Саша шумно захлопнула альбом, как будто именно в нём содержалась вся рассказанная история.

Она повернулась, и Алик сделал затяжной, порхающий поцелуй.

— Спасибо тебе, что научил меня летать… — прошептала, вспомнив бесчисленные вчерашние дни. Приблизительные и уже настолько далёкие, никогда невозвратимые. Вчера он распахнул окно и протянул ей руку. Девушка сидела на полу, среди кухонной утвари, как Золушка, и утирала слёзы рукавом. Семечка к семечку, горошинка к горошине и тыква, упёршаяся в ногу крепким рогом черенка; в подоле — пыль, просеянная летним светом.

— Ты что — Питер Пен? — спросила она, недоверчиво смеясь сквозь остывающие слёзы — правда/неправда? — так солнце, листая лучи сквозь велосипедные спицы, смахивает с них росу.

— Нет, — Алик сел на подоконник, поделив просвет на неравные части. — Я небесный сквоттер. Меня зовут Алик. Я увидел тебя сегодня в городе. И хочу забрать с собой.

— А зачем я тебе нужна?

— Мне кажется, ты несчастна. Потому что купила печальную асфодель, связку чеснока и загадочную капусту романеско — с математическими фракталами. И стало понятно: твоя жизнь невыносимо скучна. Я хочу, чтобы ты улетела со мной. Кажется, я тебя люблю.

Тогда Саша немного подумала, отряхнула пыль и сказала:

— Я согласна.

— Значит, следуя «кодексу самурая», я должен посвятить тебя в небесные сквоттеры.

— А что это за кодекс и кто такие сквоттеры? — спросила Саша простодушно.

— «Кодекс самурая» хранится в самом сердце каждого небесного сквоттера. Ему принадлежит всё небо и частичка земли — любое жилище, которое он найдёт свободным для ночлега.

— А как ты сможешь меня посвятить?

Алик застенчиво улыбнулся и тихо покраснел.

Саша смотрела на него с любопытством, всё ещё сидя на полу, — снизу вверх.

Спустившись с подоконника, юноша подошёл к ней, взял за плечи, хитро посмотрел в каждый глаз по-отдельности.