Сергей Катуков - Ангелёны и другие. Сборник рассказов

Выиграв время, они оторвались и спикировали в пёстрый квартал, где стояли совсем небольшие дома. Пока они пролетали мимо, Адам успел заметить, как на домах, бетонных стенах, на арках подворотен и даже на брошенных машинах, почти повсюду — прекрасно нарисованные пейзажи, цветы в несколько этажей, копии старинных картин с натюрмортами и портретами. На самом высоком брандмауэре — огромный пейзаж.

Залетев за черепичную крышу, они притаились. Вдалеке возникло несколько летунов. Консерваторы неспешно осматривали квартал.

— Когда они приблизятся, я дам команду. Стреляем и сразу смываемся… Товсь… пли!

Выпустив залп разноцветных огней, разлившихся в воздухе пористыми кляксами, они моментально исчезли в трущобах квартала, предназначенного под снос. За ним расстилался многокилометровый заповедник-джунгли, населённый доисторическими деревьями-великанами, окутанный фиалковой дымкой и прореженный где-то в своей середине звонкими ледяными ручьями. Здесь из воздуха выплывала музыка, прозрачные феи ткали паутинный узор, натянутый между деревьями, вылавливая сумеречные капли света.

— А почему Консерваторы — конкуренты для нас? — удивлялся Адам. Они уже добрались до порта. Причалив, здесь стояли пассажирские океанские платформы — круглые поля, размером с целый луг, нависающие над водой.

— Это такая игра. Мы стреляем в них, они — в нас. И всем весело. Как тебе тут?

— Невероятно… — почти прошептал Адам. — Как во сне. Даже лучше. В сто тысяч раз. Как в раю.

— Это потому что мы здесь — боги, — усмехнулся Гамлет, крутанул ладонью вокруг оси и достал из воздуха мороженое. Следом за ним Томас хлопнул в ладоши и развёл руки. Между ними, как между литаврами, стал вытягиваться многоярусный торт. По его серпантину, неспешно, подпрыгивая на кочках, ехали крошечные автомобили.

Адам засмеялся, сделал ладони трубочкой и подул в неё. Через пять минут над ними колыхалась целая туча сладкой, розовой воздушной ваты. Адам никогда в жизни не смог бы съесть столько сладкой ваты, поэтому он отпустил тучу. Её сразу же подхватил ветер, словно проходил мимо и унёс в залив.

— А они знают про это? Что мы — боги?

— Кто?

— Те, кто здесь живёт.

— Местные? Давно. Не обращают внимания. Мы с ними не пересекаемся. Они сами по себе.

Адам проснулся. Раскрыл окно. В саду, шлёпая каплями, шелестел дождь. Было ещё тепло. Но всё равно чувствовалась осенняя сырость. Уныло в небе висела луна, и тучи, истончаясь, словно дым, пробегали по её сфере. И в душе таким же большим и тяжёлым висели одиночество и тоска.

«А там сейчас, наверно, день. И солнце из лазури. И музыку можно позвать из воздуха. И всё, что захочешь сделать…». Мальчик подумал про отца и о том, сделал ли Адам что-нибудь плохое. И показалось, что да, сделал. Большое и тяжёлое, обволакиваемое сомнениями, тяготило его душу чувство вины. Но ведь если бы он что-нибудь обещал…

Адам стоял очень тихо, стараясь не двигаться, не хрустеть кирпичной крошкой. Еле дыша, снял «коньки» и, материализовав вокруг них рюкзачок, вынул из дымчатого материала руки. Прорехи в ткани сразу исчезли. Забросил рюкзак с «коньками» за спину. Теперь он выглядит как все местные. В углах в виде одуванчиковых шаров скапливался туман, под ногами, там где доски старого дома беззубо обнажали фундамент, вода шла радужными кругами. Невероятный эффект. У дальней стены художник увлечённо водил баллончиком, распыляя краску. Лицо закрывала маска и очки. Комбинезон пёстро испещрён мазками. Остановился, отошёл. Получалась жёлто-синяя летающая черепаха. Во всю стену. Адам не удержался и захлопал. Художник оглянулся, не спеша снял маску. Заулыбался.

— Хорошо получается, — сказал Адам, подходя и прыгая через дыры в полу. — А что это?

— Черепаха. Не похоже?

— Не знаю. У нас таких не бывает.

— Разве? А в парке?

Адам пожал плечами.

— А это вы всё вокруг разрисовали?

— Да. Дома всё равно снесут. Никто в них не живёт.

— Жалко. Столько рисовали. А всё равно снесут.

Художник взболтал баллончик.

— Это судьба всех картин.

— Почему?

— Любое произведение искусства подобно такой вот стене, на которую нанесён рисунок. Беречь его и переносить с места на место трудно и неудобно. А что такое музеи, как не такие же брошенные дома. И время, как бульдозер, когда-нибудь снесёт их под что-нибудь новое.

— Странно. А почему вы рисуете здесь? А не у себя дома. Вы уличный художник?

Тот засмеялся.

— На большом полотне удобнее располагать множество деталей. И к тому же сразу видна общая композиция. Дома холсты таких размеров не разместишь.

— Значит, это черновики?

— Да. Некоторые — да. Но больше всё равно нарисовано по-настоящему.

Художник сменил баллончик, подрисовал ещё — получалось, что вместо ласт у черепахи крылья. И она стремится в солнечный зенит.

— Меня зовут Ивик, — сказал художник, когда они выходили из дома.

— А меня Адам.

— Смешное имя.

— У тебя тоже, — они засмеялись. Ивик поправил мешочек с баллончиками.

— Знаешь, мне кажется, я тебя где-то видел, Адам.

— Исключено.

— Нет, не исключено. У меня очень хорошая зрительная память. Я же художник. Может, ты мне приснился?

— Скажешь тоже. А тебе правда снятся сны? — мальчик подумал, что это странно: жить внутри сна и всё равно видеть сны.

— Конечно. У тебя разве нет снов.

— Есть. Но они… настоящие.

— Как это? — Ивик остановился, задорно посмотрел на мальчика. — Настолько реальные, как вот мы с тобой? — И расхохотался.

Адам покраснел.

— Ивик, ты очень хороший художник. — Они как раз шли по кварталу, превращённому в картинную галерею. — Мне очень нравятся твои рисунки.

— Ты ещё не слышал, какую музыку сочиняет мой друг. Он композитор. Да к тому же играет чуть ли не на всех инструментах.

— А я тоже композитор! — обрадованно воскликнул Адам и защёлкал пальцами обеих рук. Тут же вокруг них что-то зажужжало, несколько раз хлопнуло и раздалась музыка — нечто похожее на то, что отец обычно ставил на уроках истории. Словно пикирующие ласточки, зазвучали скрипки, их подхватили на руки виолончели и пустились вприпрыжку по металлическим крохотным ступенькам клавесина. — Узнаёшь? Это Моцарт!

Ивик стоял поражённый. Но, взяв себя в руки, снова пошёл.

— И давно ты так умеешь?

— Нет, не очень! Но это так здорово! — мальчик по-дирижёрски повёл в воздухе руками и осёкся. Музыка исчезла. Адам стоял, как вкопанный, не зная, что сказать.

— Мне кажется, ты совсем из другой страны, — осторожно сказал Ивик.

— Да.

— Ты из этих что ли? — художник показал пальцем вверх.

Адам неуверенно кивнул. В его глазах была мольба.

— Не говори никому.

— Я не скажу.

Они снова пошли. Впереди был виден большой волшебный парк.