Василий Щепетнёв - Темные зеркала

«Сгинь. Не до тебя», — Вабилов зажмурился, затряс головой, а когда открыл глаза, Шаламов исчез. Еще бы. Горячки не хватает. Нагота помогла опомниться. Голый мужик, хлещущий «Смирновскую». Фи. Он начал одеваться — медленно, тщательно. Трясущиеся руки и не дали бы спешить. Белье. Рубашка. Носки. Брюки. Галстук. Жилет. Туфли. Маленькие шажочки. Путь ребенка. Цель на завтра, на будущий вторник, на конец месяца. И в конце — да что же это? Я ведь не этого хотел! Я думал — так, пустяки, игра ума. Забава.

Вабилов подошел к телефону, набрал номер.

— Я думаю погулять по городу. Скучно мне здесь. Нет, пешком, только пешком. Хорошо, жду.

Повесив трубку, он вернулся к бару, налил в стакан на палец пахучей анисовой и выпил, блаженно улыбаясь. Нужно держать образ. Держать, твою мать!

Гагарин неловко взмахнул удилищем, над головой просвистело, поплавок звучно пал на воду. И пусть. Не везет в малом — авось в большом иначе будет. Вообще-то он любил рыбалку, но преимущественно теоретически, по книгам Сабанеева; правда, снасти у него были отменные, и без рыбы оставался он редко, но сегодня, право, не до нее, хотя и время уловистое, начинался осенний жор, но главнее был жор другой. Куда главнее.

Переступив с ноги на ногу, он огляделся. Охранник маячил поодаль, нечего вид заслонять, легкий туман над озером доживал последние минуты, ветерок тихий, неприметный, благодать. Поплавок повело, и он нарочно рано подсек. Впустую, на крючке один червяк, натуральный, навозный.

— Не везет — выбранился он вполголоса, — поменять место, что ли?

Неловко, по-городскому, он пробирался по берегу, ища, где бы пристроиться; камыша было много и не так-то просто сыскать гожее место. Вот, вроде, есть, но — занято: рыболов в дождевике грязно-зеленого цвета как раз вытащил карасишку и теперь отправлял того на кукан.

— Позвольте полюбопытствовать, — Гагарин из вежливости держал удочку так, что было ясно — он не претендует на данное место, просто — поглядит и удалится.

Охранник захотел было приблизиться, но Гагарин коротким кивком остановил его — держись, где велено, без нужды не мельтеши, мил человек, ясно?

— Так себе, хвалиться нечем, — отозвался рыбак, но рыбы на кукане было изрядно. Он тоже глянул на охранника, но не мельком, а долгим взглядом, запоминая и давая запомнить себя.

— Недурно, — Гагарин вздохнул завистливо. — Сегодня. Ты готов?

— Конечно. — Рыбак невозмутимо насадил на крючок червя, забросил удочку. — Не сомневайтесь. Винтовку пристрелял, ничего, годная, хотя нашей — я и за семьсот метров достал бы.

— Никаких наших. Обязательно этой.

— Я понимаю, понимаю, — У рыбака клюнуло, опять карась.

«Прикормил место? С него станется».

— Тебя не замечали? Не останавливали?

— Три раза ходил, ни одна душа не спросила, куда. Они, лейб-стража, у самой ограды пасутся, а вглубь не идут. Место, что вы показали, дрянь. Я лучше подобрал, чуть ближе, зато и терраса, и столовая — все на ладони.

— А отойти сможешь?

— Я что, враг себе? Конечно, уйду.

— Винтовку брось на видном месте, чтобы долго не искали.

— Обижаете, — усмехнулся рыбак. — Я понимаю, что главное — винтовка. Американская штучка.

— Прекрасно. — Гагарину не хотелось развивать тему, — За понятливость тебя и ценю.

— Премного вами благодарен. Лучше бы золотом.

— Золотом так золотом, — согласился Гагарин. Он еще раз увидел карася, точно, прикормленное место, и, небрежно распрощавшись, оставил рыбака.

— Может, его прогнать? — спросил охранник, когда Гагарин поравнялся с ним.

— Зачем, ловит и ловит себе. Успеем к поезду семь пятьдесят две?

— Быстро идти придется. — Охранник посмотрел на часы. — Быстро и напрямик.

— Тогда веди.

Напрямик получилось через кустарник, не слишком густой, но глаза пришлось поберечь. Зато шли быстро, успевая не только к поезду, а и к станционному буфету с его вечными балыками, слоеными пирожками, жареными курами и свежим духовитым хлебом. Похоже, и ханжой приторговывают, даже — наверное приторговывают — чай в углу пили зверскими глотками, морщась и кряхтя, но Гагарин сегодня не был настроен изображать Deus ex machina, не тот день. И он не тот, хватит директору Департамента Безопасности изображать Ваньку-Каина. Поначалу, впрочем, это было полезно: давало дивиденды и популярность росла, как бурьян, весело и стремительно, но нынче времечко наступает серьезное.

Он допил свой чай (крепкий, заварку не экономили) как раз к пригородному поезду. Ехал вторым классом, а прежний директор непременно или министерский экспресс заказал бы, или, по меньшей мере, специальный вагон-салон. И дело не в конспирации, он и обычно, на настоящую рыбалку, ездил так, по-простому, если честно, для него и второй класс достаточно комфортабелен, к тому же можно вдоволь поговорить со случайным попутчиком, сроду его не узнавали в лицо, не певец, не артист, не человек синемы. А конспирации этой цена — фук. Куда проще созвониться, подслушает телефонная барышня, так что с того? Да и механика повсюду, барышни другие разговоры слушают, про любовь, а его телефон и прослушать, как уверяют лобастые, нельзя. Но стрелок ценил традиции или книг начитался, встречаться любил в местах безлюдных, где каждый человек заметен, как ворона на снегу. Конспирация! Не удивительно, если и страхуется стрелок, оставил какое-нибудь письмо адвокату, вскрыть-де по моей кончине или аресту, или просто длительному исчезновению! а цена этому письму — еще фук. Не нужна ему жизнь стрелка, его дело — попасть, а и не попадет — не велика беда, лишь бы выстрелил и винтовочку оставил, а виноватый уже есть, первый сорт виноватый, большая шишка в пархатой американской компании, последние часы проводит в лесном гнездышке, надо сказать, часы приятные, мамзель Лизавета своего козлика обиходить умеет. Но стрелок попадет. Какими, однако, ограниченными людьми были эти господа революционеры, Каляевы, Халтурины и прочие бомбисты. Что им стоило взять хорошую винтовку, найти позицию, прицелиться, пиф-паф и… Дурачье. Гром им был нужен, грохот, огонь и взрыв. Процесс.

Гагарин сидел в купе один, охранник все-таки шепнул начальнику поезда, и в вагон больше никого не пускали. Не страшно, двадцать верст всей дороги, на малую думку едва хватит. Думалось под перестук колес действительно хорошо, пришло на мысль, что и они от господ бомбистов недалеко ушли, разве еще громче, еще шумнее бабахнуть хотят. Все мы, голодные, слеплены одинаково, всего боимся и потому хотим, чтобы нас боялись. Забоятся, в этом не извольте сомневаться, почтенный.

На вокзале, в сутолоке и суете, он выкинул этот вздор из головы. Некогда отвлекаться. Пока охранник ловил экипаж — это было быстрее, чем вызывать свой, из Департамента, — он прошелся по расписанию дня. Последний спокойный день, некоторым образом. Остальные дни будут иными. Не для него, он давно потерял покой, как родился, так и потерял. Теперь ваша очередь, судари.