Алекс Бор - Историкум. Мозаика времен [Сборник]

– Вот и очень глупо, господин заведующий. Зачем полезли? – спросил Журавский своим тихим, бесцветным голосом.

– Так это вы насылали звёздную болезнь?

– Не стану скрывать, обнаруженные вами симптомы – следствие моих экспериментов. Хотя, с нашей точки зрения, это вовсе не болезнь, а нечто противоположное, – Журавский подошёл поближе, заглянул мне в глаза. – Вы не представляете, сколько достойных людей не реализуют свой потенциал лишь из-за простой нерешительности.

– Господи, зачем вам это?

– Государство нуждается в переменах. И мы даруем перемены. Россия вспрянет ото сна!

– Это вы убили Ибисова?

– Он выполнил свою роль. Восстановил ритуал до мельчайших подробностей. Определил, где располагались поселения сочуев, и, конечно, нашёл бы фигурки, но мы всегда на шаг опережали его. А новое здание больницы стало прекрасным источником для наших инкантаций, многократно усиливая действие фигурок. Результаты поражают! Сочуям такое и не снилось!

– Хорошо, но зачем убивать?

– Мелочный, недостойный человек, к тому же извергнутый из круга адептов, не должен владеть великими тайнами, – Журавский слегка наклонил голову, словно прислушивался, и тогда я увидел то, что скрывал от меня полумрак крипты. Мой мнимый ассистент тоже был инфицирован. «Теурги не пойдут на убийство», сказал Брумс. Однако теперь Поплак решает за них.

– А что насчёт меня? Я тоже из числа недостойных?

– Нет, вы – случайный свидетель и ни в чём не повинны, но, учитывая обстоятельства, у меня небольшой выбор. Простите, доктор, вам просто не повезло, – Журавский подошёл к кирпичной стене, перекрывающей подвальное помещение, нагнулся и поднял нож на длинной рукояти. – Великая цель оправдывает любые жертвы.

«Кровь для него лилась всегда», – грустно прошептал в моей голове голос мёртвого аптекаря.

Я попытался вырваться из сковавших меня пут – тщетно. Тогда мне ничего не оставалось, как громко позвать на помощь.

Журавский нахмурился и поднял нож. Но ударить не успел. Стена за его спиной внезапно взорвалась сотнями осколков. Взрыв швырнул теурга на пол. Окутанный облаком кирпичной пыли в комнату ступил огромный человек. Я не сразу узнал Брумса. Кортик землемера снова светился, на мгновение мне даже почудилось, что это не кинжал, а длинный меч. В круглых очках вспыхивали отблески свечей.

Журавский попытался проделать трюк с оцепенением, но безуспешно. Сверкнула вспышка, и он снова оказался на полу. Приподнялся на локтях, сплюнул кирпичную пыль, уставился на Брумса.

– Да кто вы такой, чёрт возьми?

В ответ землемер извлёк на свет серебряный медальон: мечеобразный крест, охваченный неполным кругом.

– А-а, посланец синода, – прохрипел Журавский, – ну и как ваш крестовый поход? Всех чертей перебили?

– Ещё нет, – спокойно сказал Брумс, – но я вижу, что нам пора расширить круг полномочий.

– Не имеете права! У нас договор с синодом.

– Договор действует лишь для тех, кто его соблюдает, – сурово сказал Брумс. – То, чем вы снабдили свои пули, взято из Тусклого мира. Это бесспорно, как и грядущее наказание.

Землемер взмахнул кортиком, и мои путы пропали.

– Вам всё равно не остановить процесс, грядут перемены! – Журавский подполз к алтарю и вдруг стремительно полоснул себя ножом по горлу. «Кровь лилась для него всегда».

Непростое ощущение, когда всё кончено. Пустота. Ноша, которую тащил, вдруг исчезла, и тебе странным образом её не хватает. Журавский выживет, мы успели вовремя. Однако он повредил себе сонную артерию. Мозг долго находился без кислорода и возможны необратимые изменения. Тем не менее Брумс хочет забрать его. Говорит, что это важно. Он привёл исправника и долго толковал с ним, показывал какие-то бумаги. Как мне показалось, офицер ушёл от Гарольда Карловича несколько обескураженным.

Они только что сели в поезд. Журавский очень плох. Его сознание едва теплится. На прощание мы с немцем крепко обнялись. Я спросил его, правда ли то, что говорил теург и грядут перемены. Брумс долго глядел на меня поверх круглых очков. Потом нехотя кивнул.

– Да, это очень вероятно.

Пока ехал от станции домой, сильно разболелась голова. Принял микстуру. Напился горячего чая. Всё равно как-то неуютно. Похоже, заболеваю.

Тяжело писать. Никак не могу унять дрожь в руках. Сегодня среди ночи встал, подошёл к зеркалу и увидел их. На правом виске чуть крупнее, на левом – меньше и чётче. Выходит, я тоже инфицирован.

Прислушиваюсь к себе, но никакой тяги к переменам не ощущаю. Всё как обычно. Чтобы успокоиться, перечёл свои записи. Интересная история! Мог бы получиться недурной рассказ. Да и слог у меня хорошо поставлен. Может, от нечего делать заняться писательством? А там, глядишь, и до драматурга недалеко.

Через два дня покраснения почти полностью сошли. Быть может, чаша меня миновала?

Я впервые услышал его голос. Отчётливо помню это странное новое ощущение. Словно в комнате появился незримый собеседник. Он говорил мне о величии, о власти над душами тысяч людей – и ключи к этой силе всё время были у меня в руках. Литература! Не просто развлечение тоскующего в глуши интеллигента. Он сказал, что мой дар уникален. Что я непременно должен писать. Что меня ждут перемены.

Он говорил ещё, но тут передо мной встали образы горящей Лютожни, мёртвый Ибисов и Журавский с ножом в руке. Усилием воли я попытался отстраниться от навязчивой галлюцинации, и мне это, как будто, удалось. Однако голос не ушёл совсем. Каждый раз, как только я ослаблял контроль, он начинал звучать снова.

Не сплю третий день. Пытаюсь бороться. Выгляжу я просто ужасно. Пусть и звёзд на висках давно нет. Тася хлопочет, хочет помочь и мучается от того, что не знает как. Милая, бесхитростная душа. Зачем она со мной?

Неожиданное открытие. На днях делал трахеотомию мальчику, больному дифтеритом, и, похоже, вдохнул через трубку часть плёнок. Сделал себе прививку и получил неожиданную аллергическую реакцию в виде мучительного подкожного зуда. В таких случаях рекомендуется принимать морфий. Я начал вводить себе небольшую дозу внутривенно и поразился эффекту. Голос Поплака совершенно исчез. Первая минута: словно кто-то прикоснулся к шее. Это прикосновение становится тёплым и расширяется. Во вторую минуту внезапно проходит холодная волна под ложечкой, а вслед за этим начинается необыкновенное прояснение мыслей и взрыв работоспособности. И все неприятные ощущения прекращаются. Это высшая точка проявления духовной силы человека.

Доставать препарат для меня не так уж и сложно, но всё же хотелось бы иметь под рукой хороший запас. Здесь это недостижимо. Снова подал прошение о переводе в Вязьму.

Вторая неделя в Вязьме. Перебои с поставками препарата. Сосед-аптекарь что-то пронюхал и перестал отпускать морфий даже под личную ответственность. Ненавижу его! Тасе приходится ходить в слободку. Там ещё отпускают. Но мало, крайне мало.