Иван Оченков - Взгляд василиска [litres]

Как это ни странно, наиболее пострадал, идя под русским огнем, третий японский броненосец – «Асахи». Возможно, дело было в том, что расстояние к тому времени сократилось, а может быть, артиллеристы «Победы» и «Ретвизана» после утопления «Асамы» поймали кураж, но противник в короткое время получил четыре крупнокалиберных снаряда и почти десяток шестидюймовых. Один из них пронизал трубу японскому кораблю, значительно уменьшив тягу. Другой угодил в башню, заклинив ее.

Третий проломил броню каземата и, разорвавшись, заставил детонировать складированные рядом с пушкой снаряды и заряды. Последовавшие за этим взрывы уничтожили и два соседних орудия, а вырвавшееся на свободу пламя, казалось, испепелит весь броненосец. Тем не менее и он вышел из опасного коридора, после чего обрушил всю мощь уцелевшей артиллерии на «Победу». По оказавшемуся концевым «Микасе» огонь вели уже только «Ретвизан» с «Цесаревичем» и добились на двоих одного-единственного попадания. Более тихоходные «Полтава» и «Николай» совсем отстали, но тоже время от времени пытались достать японского концевого, ведущего перестрелку с «Ретвизаном».

– Какой у нас ход? – мрачно спросил Иессен.

– Шестнадцать узлов, – тут же ответили ему, сверившись с лагом.

– Сейчас японцы прибавят ход и начнут нас опережать.

– Надеюсь, мы успели нанести им немало повреждений, – с надеждой в голосе высказался Черкасов. – Я видел не менее трех крупнокалиберных попаданий.

– Надежда – дело хорошее, но только не похоже, чтобы японец сильно пострадал. Вон как жарит из всех стволов!

– Это так, – согласился с адмиралом великий князь, – вот только скорость прибавлять он отчего-то не торопится. Впрочем, в артиллерии у него и так преимущество.

Действительно, у японских броненосцев главный калибр был калибром в двенадцать дюймов, против десяти на большинстве русских кораблей первого отряда, и семь шестидюймовок в залпе против пяти. Не говоря уж о том, что они были лучше бронированы, а их комендоры лучше стреляли. В несколько лучшей ситуации был «Победа», ухитрившийся вывести носовую башню и половину шестидюймовок правого борта у своего соперника.

– А не слишком ли мы от Ухтомского оторвались? – проронил кто-то из офицеров.

– Князь-то как раз на «Цесаревиче» не отстал, – усмехнулся Алеша, – а вот наши старички за колонной явно не поспевают.

– Все-таки, а почему Того не прибавляет ход? – задумчиво спросил Иессен, не обращая внимания на разговоры.

Причина этого выяснилась много позднее. Как оказалось, один из русских снарядов, опровергая известную поговорку, угодил в броневую плиту, уже поврежденную «Севастополем». Будучи треснувшей, она не смогла противостоять новому удару судьбы и раскололась, причем изрядный кусок выпал в море, оставив вместо себя довольно большую пробоину. Так что теперь, когда «Микаса» разгонялся, поднятая его форштевнем вода начинала поступать внутрь корпуса броненосца. Узнав об этом, японский адмирал был вынужден сбросить ход, и противоборствующие эскадры шли практически с одной скоростью, обмениваясь друг с другом ударами. И тут русские моряки в который раз обратили внимание, что японские снаряды, производя ужасные разрушения при попадании в небронированные части кораблей, совершенно беспомощны против защиты даже умеренной толщины.

После гибели адмирала Катаока командование тремя уцелевшими броненосными крейсерами принял командир «Ниссин» – капитан первого ранга Такеноучи. Не желая оставаться праздным во время сражения, он попытался вернуться и взять колонну русских броненосцев в два огня, но тут дорогу ему преградил отряд Рейценштейна. Недурно бронированные «Баян» и «Громобой» могли не бояться своего противника и смело пошли на сближение, связав его боем. А бронепалубные крейсера, напротив, сначала держались в стороне, а затем, развив максимально возможный ход, ринулись вместе с миноносцами первого отряда в сторону Быдзево.

А в это время сильно избитый «Севастополь» входил на буксире в гавань Дальнего. Пожар на нем почти потушили, но все равно исковерканные и закопченные борта показывали, насколько тяжело дался броненосцу этот бой. С берега за ним наблюдало немало любопытных глаз. Но если русские мастеровые смотрели на покалеченный корабль с нескрываемой тревогой, то китайцы равнодушно или даже со злорадством. Среди последних был и господин Вонг, нарядившийся на этот раз как средней руки торговец. Полюбовавшись на повреждения «Севастополя» и погадав о судьбе прочих русских кораблей, он собрался было идти домой, как к нему подошел оборванный китаец с грязной косой и, подобострастно поклонившись, передал записку. Прочитав накарябанные на обрывке бумаги иероглифы, лжекитаец нахмурился и быстрыми шагами направился к дому Тифонтая. Оглядевшись перед калиткой и не заметив ничего подозрительного, Вонг вошел внутрь и скоро стоял перед купцом, внимательно читавшим какую-то толстую книгу.

– У вас есть для меня новости? – обеспокоенно спросил он погруженного в чтение Тифонтая.

– Да, – неопределенно махнул головой китаец.

– Говорите.

– Русская эскадра вышла из внутреннего рейда в открытое море.

– Но… каким образом? Вы же утверждали, что до окончания работ по освобождению прохода еще не менее трех недель!

– Как видите, я ошибался, – сокрушенно вздохнул тот.

– Непростительная ошибка, надо немедленно сообщить нашим…

– Я думаю, все «ваши» уже знают.

– Что-то вы не выглядите слишком уж расстроенным, – протянул Вонг, подозрительно глядя на своего собеседника.

– С чего бы мне расстраиваться? – удивился тот. – Я не являюсь подданным вашего микадо, и мне нет дела до его удач или поражений.

– Негодяй, – процедил японец, – ты пожалеешь об этом!

Выпалив это, он бросился на купца, но тот, неожиданно проявив несвойственную его возрасту сноровку, увернулся и бросил в шпиона первое, что подвернулось ему под руку – толстый фолиант Конфуция. Не ожидавший такой подлости Вонг растянулся на полу, но тут же вскочил.

– Я всегда считал, что китайская философия выше японской, – покачал головой Тифонтай.

– Надеюсь, в потустороннем мире эта мысль придаст тебе успокоения, – прохрипел лжекитаец, вытаскивая нож.

– Поигрались, и будет, – решительно заявил за его спиной вышедший из соседней комнаты с двумя жандармами ротмистр Познанский.

Вонг резко обернулся, одновременно замахиваясь ножом, но увидев, что на него смотрят дула трех револьверов, сник.

– Я буду носить цветы на вашу могилу, – пообещал ему купец, – какие предпочитаете?

– Не думаю, что у вас будет на это время, ибо мы скоро там встретимся, – отвечал шпион.

– Ну, хорош по-басурмански говорить, – прервал его унтер, отбирая нож и скручивая руки за спиной.