Владимир Бабкин - Петроградский мятеж [СИ]

- Да что ж вы делаете, ироды! - Галанина просто задохнулась от возмущения. - Немедленно убирайтесь отсюда!

Вошедший вслед за нижними чинами полковник Слащев зло отодвинул в сторону старшую ночной смены сестер милосердия в Николаевском зале и приказал.

- Проверить все без исключения! Искать спрятавшегося узурпатора!

Раненные в зале зароптали, а сестры милосердия кинулись навстречу, пытаясь воспрепятствовать ворвавшимся в зал нижним чинам Лейб-гвардии Финляндского запасного полка устроить поголовный досмотр.

Иван Никитин чувствовал себя последним мерзавцем, заглядывая под койки, щупая вещи, и пытаясь, не прибегая к радикальным мерам, угадать за толстым слоем бинтов, не скрывается ли под ними исчезнувший узурпатор Михаил. Да как тут угадаешь, если не видел его толком никогда? Что толку в том, что полковник Слащев показал им портрет молодого Михаила, висящий в Романовской галерее? Да и не хотел Иван идти обыскивать госпитальные залы, и не только он один не хотел. Приказ вызвал массовое возмущение финляндцев, и если бы не угроза расстрела со стороны Слащева, то никто бы и не пошел. Да скорее бы они самого полковника пустили бы в расход, но тот им вовремя напомнил, что за мятеж полагается смертная казнь и если они не найдут Михаила, а на Престол не взойдет Алексей, то впереди у каждого дознание, военные трибунал и расстрел. Пришлось скрепя сердце идти на усиленные поиски.

Но найти узурпатора в обширных госпитальных залах было ничуть не проще, чем искать иголку в стоге сена, ведь в одном только Николаевском зале было расположено двести коек. И ладно бы просто раненых, но почти поголовно это были раненные мало того что тяжело, так еще и в основном в голову, шею или позвоночник, а значит их никак нельзя было двигать с места, да и вообще как-то активно шевелить.

- Господин полковник! - Галанина бросилась к Слащеву. - Прикажите немедленно прекратить это безобразие! Это нетранспортабельные тяжелые раненные, их нельзя беспокоить! Здесь госпиталь, а ваши люди грязные и разносят заразу с улицы!

Слащев с отчаянием посмотрел на огромный зал уставленный кроватями. Нечего было и думать быстро найти здесь спрятавшегося беглеца, а продолжение обыска может привести к взрыву возмущения не только в среде раненных (и черт бы ним с их возмущением), но и в рядах самих финляндцев. Конечно, ему пока удавалось поддерживать относительную дисциплину, но надолго ли? Но и прекратить поиски совершенно невозможно - если Михаил ускользнет и встанет во главе войск, то вероятнее всего сами же финляндцы возьмут под арест самого Слащева и вместе с Крымовым выдадут царю в обмен на какие-нибудь обещания и гарантии.

Он решительно обернулся к продолжающей что-то говорить Галаниной и сказал:

- Хорошо, допустим. Вы хотите, чтобы мы прекратили? Укажите нам, где находится Великий Князь Михаил Александрович, и мы немедленно покинем госпитальные залы.

Нина Валериановна опешила от такого и замолчала. Великого Князя? А как же присяга, которую они все приносили? И потом - выдать Государя этим мерзавцам? Да они за кого ее принимают? Тем более что нового Императора уже успели полюбить в госпитале. Он, невзирая на крайнюю загруженность, много времени проводил, беседуя с врачами, сестрами и раненными. Он распорядился увеличить штат ночных смен, распорядившись платить дополнительным сестрам жалование из своих средств, и теперь по ночам дежурили не две сестры милосердия на весь Зимний дворец, а по десять на каждый из залов. Он особо повторял, что раненным нужно не только лечение и уход, но и постоянное внимание, возможность поговорить, излить душу, услышать теплые слова. Да и тысячу тяжелораненных не могли нормально быть под присмотром всего лишь двух сестер милосердия.

А еще Государь запретил хождение по госпиталю всякого рода высоких делегаций, ведь прежде и дня не проходило, чтобы по залам, словно на экскурсии, не ходили табунами всякие напыщенные, важные и часто иностранные гости, вместе с фальшивым сочувствием разнося заразу и множа беспокойство тяжелораненных.

И теперь этот неприятный полковник хочет, чтобы она выдала Императора? Да ни за что! Даже если бы он тут и был.

* * *

ПЕТРОГРАД. КАЗАРМЫ ПРЕОБРАЖЕНСКОГО ПОЛКА. 6 марта (19 марта) 1917 года. Ночь.

Весь наличный состав Преображенского запасного полка был построен. Уже отзвучали приветствия, уже завершился минимально необходимый церемониал встречи Государя Императора, и теперь солдаты молчали, ожидая собственно то, ради чего их построили здесь прямо среди ночи. Ожидали Высочайшее слово.

Конечно, они уже знали об аресте их командира, но в отличие от кадровых частей Лейб-гвардии, недавно забритым в армию нижним чинам запасных полков командир этого самого полка, где они временно "обучались", вовсе не был таким уж родным отцом-командиром, поэтому ожидать каких-то движений и ропота по этому поводу не приходилось. Скорее это заставляло их быть более осторожными, придерживаясь принципа "если уж полковник пошел под трибунал, то очень уж суров царь-батюшка, остальным нужно поостеречься, не гневить лишний раз и на рожон не лезть".

Я стоял на возвышении и смотрел на них. Честно сказать, поймал себя на мысли, что если запасные батальоны прославленного Преображенского полка выглядят так... как бы это сказать, ну, не очень стройно и презентабельно (и это во время Высочайшей встречи!), то страшно даже предположить, как же выглядят другие запасные полки! Нет, я некоторые из них видел в дневное время во время принесения церемонии присяги, но тогда я не придал этому такого уж значения. А вот теперь, это почему-то бросилась в глаза.

Ну, да ладно. Как говорится, за неимением гербовой бумаги пишем прямо на заборе. Было бы что писать.

- Братцы! В эту тревожную ночь к вам обращаюсь я. В столице мятеж. Некоторые могут сказать, ну, что мятеж? Разве это первый мятеж? Что нам с того? Так скажут некоторые.

Я сделал паузу и услышал абсолютную тишину. Лишь в отдалении шла перестрелка. Преображенцы слушали затаив дыхание. Они явно ожидали от меня каких-то ура-патриотических "взвейтесь да развейтесь", а тут царь-батюшка вдруг заговорил человеческим языком.

- Так скажут некоторые и ошибутся. Мятеж подняли те, кто привык вкусно кушать, когда в деревнях голодают, те, кто сладко спит на перинах, когда солдаты гниют в окопах, те, кто зарабатывает огромные капиталы на войне, пока льется кровь на фронтах. Подняли мятеж ночью, подло решив убить Императора и устранить угрозу своей сладкой преступной жизни. Подняли мятеж спешно, убоявшись того, что лишу я преступной вольницы продажных чиновников, алчных капиталистов, вороватых интендантов. Узнав и убоявшись намерений моих дать простому народу волю, землю и правду. Испугались они и того, что не будет больше русский царь слушать дурных советников, а обратится за советом прямо к народу русскому.