Иван Оченков - Путь на Балканы [СИ]

И вот когда казалось, что опасность уже миновала, и им удалось вырваться, сверху раздался насмешливый голос казака.

— Вы там еще не передохли?

— Шакалы! — в отчаянии закричал один из черкесов с лицом обезображенным ужасным шрамом.

— А будете лаяться, постреляем и вся недолга! — посулил им с высоты тот же голос. — Сами тогда на корм чекалке [87] Чекалка – шакал. пойдете.

Делать было нечего, и башибузуки обреченно принялись карабкаться наверх. Там их тут же разоружали и до нитки грабили, так что к остальным пленникам их присоединили едва одетыми.

— Шестеро? — строго спросил принимавший пойманных черкесов прапорщик.

— Тю, ваше благородие, — расплылся в нахальной улыбке урядник. — Та кто же их, анцыбалов [88] Анцыбал – черт. считал? Сколько есть – все ваши!

— Ладно, — махнул рукой Штерн и, приосанившись, положил руку на кинжал. — Гоните к остальным!

Казаки в ответ ехидно улыбнулись, и, отдав честь, поскакали к своим. Николаша проводил их взглядом и развернулся к охранявшим пленников солдатам.

В последнее время он был совершенно счастлив. Война заканчивалась, и молодой человек надеялся скоро вернуться домой. Конечно, родители будут шокированы известием о его скоропалительной женитьбе, однако наверняка будут рады. Тем более что Петранка недавно сказала ему, что ждёт ребенка и они, вне всякого сомнения, будут очень рады внуку или внучке. Вообще, будущая жизнь представлялась ему исключительно в розовых тонах и, размышляя о ней, он не мог не улыбаться.

Глядя на него улыбались и солдаты. Надо сказать, что вид у пообносившегося за время войны Штерна был презабавный. Начнем с того, что сшить офицерской формы было никак не возможно, так что он продолжал ходить в прежней, заменив лишь погоны. Сабли достать тоже не получилось, но Николай обходился шашкой и кинжалом, когда-то давно подаренными ему Будищевым. Вид у него с этим оружием был самый геройский, во всяком случае, сам он именно так и думал. Казаки, конечно, посмеивались над ним, но помалкивали.

Пленным черкесам, уныло бредущим под охраной солдат, тоже не было до него никакого дела и лишь один из них злобно поглядывал на молодого офицера из под густых бровей. Голова его когда-то бритая теперь немного обросла, но все равно, лишившись папахи, он сильно мерз. Но не это тяготило джигита, а болтавшийся на поясе русского кривой кинжал бебут. Он сразу узнал клинок, принадлежавший некогда его покойному брату. Тот до сих пор не был отомщен, поскольку убивший его русский негодяй все еще не был найден. Но вот теперь ему не уйти. Всемогущий Аллах сжалился над своим верным рабом и послал ему возможность отплатить убийце!

Улучшив минуту, башибузук вихрем пролетел мимо караульных и бросился на ненавистного ему офицера. Тот, не ожидая нападения, растерялся и не смог сразу оказать сопротивления. Сцепившись, они покатились по дороге, отчаянно борясь друг с другом. Солдаты поначалу оторопели от подобной наглости, но через секунду, опомнившись, бросились на помощь своему командиру. Федька Шматов первым достиг дерущихся и, боясь зацепить прапорщика штыком, с размаху въехал сапогом черкесу по ребрам. Тот, впрочем, не ослабил хватки, продолжая изо всех сил душить Николая. Но за первым ударом последовал второй, потом подоспели еще солдаты и извивающегося от ярости бандита оторвали от Штерна и оттащили в сторону, награждая попутно ударами приклада.

— Спасибо, братцы, — прохрипел офицер и сделал попытку подняться.

К его удивлению это не удалось, и Николаша со стоном опустившись на землю, изумленно обвел собравшихся вокруг товарищей глазами.

— Да как же это? — жалобно спросил Федька, с ужасом наблюдая, как на шинели прапорщика расплывается кровавое пятно.

Как оказалось, шустрый черкес успел выхватить у офицера кинжал и им же его и заколол. Теперь он, увидев смерть своего врага, совсем успокоился и принял почти торжественный вид. Губы его скривились в презрительной усмешке, так что обезображенное шрамом лицо стало совсем страшным. Теперь, отомстив за брата, он мог спокойно уйти к своим предкам.

Но простым русским солдатам, стоявшим вокруг убийцы, было не до его душевных порывов. Они любили своего барчука, и когда он был простым вольноопределяющимся и не изменили своих чувств, когда тот стал офицером. За то, что он был прежде одним из них и делил с ними все тяготы войны, пока был рядовым, за то, что не изменился в худшую сторону став "благородием". Коротко переглянувшись, они все для себя решили и не стали тратить слов. Первым к черкесу подошел Шматов и, коротко размахнувшись, ударил его прикладом в предплечье. Хрустнула кость, а место Федьки занял другой. Через минуту в теле еще живого башибузука не осталось ни одной целой кости, а его судьи и палачи погнали пленных дальше. Те и без того не пытались геройствовать, а увидев расправу над своим товарищем и вовсе притихли, больше не доставив своим конвоирам никаких неудобств. А когда офицер, сверявший их количество с рапортичкой, удивился недостаче, все как один сказали: — убечь хотел, ваше благородие!

Николай Штерн прожил еще несколько часов и успел проститься с молодой женой, наказав ей сберечь ребенка, затем улыбнулся стоящим вокруг товарищам и тихо ушел, приняв перед смертью последнее причастие от отца Григория Лапшина. Тело молодого офицера с воинскими почестями похоронили на местном кладбище. Говорят, его потомки до сих пор живут в этой деревушке, а на алтаре ее церкви висит его шашка.

Мирча с досадой посмотрел на рукав своего пальто. Угораздило же его так неловко зацепиться, что теперь на нем красовалась большущая дыра, которую аккуратно не заштопаешь, так что он из более-менее прилично одетого господина разом превратился в оборванца. Теперь о некоторых делах до весны, когда пальто можно будет сменить на видавший виды сюртук, придется забыть, а это было почти что катастрофой. Но делать было нечего, надо идти домой и просить старую Мару сделать хоть что-нибудь с его одеждой.

— Здорово, бродяга! — остановил цыгана подозрительно знакомый голос, но увидев его обладателя, Мирча только сплюнул от досады.

— Я русский не разумею, — буркнул он и хотел пройти мимо, но проклятый солдат преградил ему дорогу.

— А мне и не надо, чтобы ты по-русски соображал, — хмыкнул Дмитрий. — Мне надо, чтобы ты меня со своим бригадиром, то есть старшим свел.

— Вот что ты ко мне привязался? — почти плачущим голосом начал вор. — У меня от тебя одни неприятности!

— Это точно, и если ты не сделаешь, как я сказал, то я и вовсе стану как гвоздь в твоей заднице.

— Плохой ты человек! — продолжал хныкать Мирча и вдруг рванулся, что было сил, бежать, надеясь уйти от несносного русского, но тот вовсе не стал его преследовать, а лишь крикнул вслед: