Оксана Демченко - Облачный бык [Litres]

– Теперь скажу то, что не стану после повторять, барышня. Мне щедро уплачено за плохой слух и слабую память. Я решил быть откровенным хоть раз, это моя добрая воля и одолжение вам. Ну-с, слушайте. Как бы вы ни назвали себя, вы – Юлия. Что бы ни рассказали, это следствие приема коки. У вас лишь один способ попасть туда, откуда вас извлекли. Вылечитесь. Юлия не смогла, она упряма и капризна. Сделайте это за нее, и вас вернут. Вас сможет навещать лишь матушка Юлии. Извольте не донимать её нелепыми россказнями, у женщины слабое сердце. Засим подведем черту и забудем всё, что было сказано. – Он улыбнулся прянично-сладко. – Ну-с, Юлия, обсудим лечение. Мне придется рассказать подробно, вы ведь мало что помните.

Патока улыбки доктора действовала на меня, как яд. Я ненавидела его. Вообще мир казался мрачным, негодным для жизни местом. Меня не спешили спасать. Обо мне вообще помнили? Хотелось плакать. Жилы тянула усталость, она же вынуждала нелепо, глубоко зевать. Слушать то, что мне говорил доктор, было невозможно. Мысли мешались. Отчаяние наплывало волнами. Я никому не нужна. До сих пор никто не проверил, цела ли я… Нет надежды отсюда выбраться.

Дверь тихонько открылась и в комнату… стоит называть её палатой, кому я лгу? В палату скользнула худенькая женщина в строгом темно-зеленом платье с превосходно подобранными к нему предметами, от туфель и шарфа до шейного медальона на длинной цепочке. Лицо… о таком говорят – благородное. Классическое, ухоженное, немолодое, но хорошо сохранившееся. Морщинки у глаз есть, но мелкие, веселые. Глубоких складок чопорности в уголках губ нет. Зато усталость – темными тенями на пол-лица. Губы решительно сжаты, спина прямая, а глаза как у больной собаки.

– Доктор, ведь Юленьке лучше? Глазки ясные, такое облегчение.

Она села к кровати, жестом истиной императрицы удалив с этого места врача. Нагнулась ближе, заглянула мне в глаза, сказала: «Доченька»… И я пропала.

Больше не спешу спасаться отсюда. Не хочу ждать помощи и принимать её. За всю мою жизнь в памяти не накопилось ни одного такого взгляда. Я бы позавидовала Юлии, если бы умела завидовать толком и жадно… Но – зачем? Я здесь. Эта женщина видит во мне доченьку. Гладит мой лоб, чуть не плачет. Так тепло. Словно в мире нет теней, словно я – в сиянии полудня и мне посильно ослепительно радоваться, не сгорая дотла. Я улыбнулась и солгала женщине в зеленом, сказав: «Мама. Мамочка».

Не знаю, кто эта Юлия и за что ей такое счастье – каждый день быть рядом с замечательной, может быть лучшей в мире, мамой? Тем более не могу понять, как это она отказалась от своего счастья? Но, раз я теперь здесь, я стану ловкой воровкой. Буду держать за руку эту маму. Немножко капризничать, просить побыть со мной подольше. Ждать, когда она вернется и выпрашивать подарки. Я стану лечиться, раз её Юлия не справилась. И обязательно выздоровею, чтобы она не плакала.

– Мама, – еще раз сказала я.

Она в ответ улыбнулась и все же заплакала. Стала жалко и суетливо искать в сумочке платок, многословно благодарить доктора…

Настоящий шоколад – горький. Мое нынешнее семейное счастье ложное, но – желанное и неподдельное. Оттого горькое вдвойне. Юлия, уже понятно, непочтительная и неласковая дочь. А я просто замена. От огромной плитки лечения дни будут отламываться неровными крошками, горькими до слез. И все же… все же я, не любя сладкое, очень хочу снова и сновать вкушать такой «шоколад».

Не знаю, спасут ли меня. Сейчас я устала и буду спать, копить силы. А мама… моя мама – она останется рядом, чтобы гладить по щеке и поправлять волосы. Всю жизнь я хотела ощутить это прикосновение. Всю свою неприкаянную жизнь с прямой спиной и ложью о самостоятельности…

(Шелковый свиток с первичным текстом хранился в архивах закрытого города, но был утрачен. По некоторым сведениям, его передал чужестранцам отступник. Он желал отдать и тайну шелка, но не успел… Дальнейший путь свитка неизвестен. Однако уцелела копия, в настоящее время она хранится в Трежале, в сейфе при библиотеке инаньского посла – старшего мужчины клана Тан, господина Тан Ши. Текст является реликвией, он никогда не переводился с исконного языка и не передавался людям вне клана.)

После долгой смуты настало безвластие. Дети восставали против родителей, брат шел на брата, отцы отрекались от потомства. И многим стало казаться: любые средства хороши, лишь бы кровь не лилась, лишь бы устои окрепли. Вот почему деяния клана Му не вызвали порицания в народе, не стали темой обсуждения ученых, не обеспокоили чиновников. Прежде люди Му не приближались к власти, будучи носителями дара лечить тела и души. Особенной их способностью во времена давние было исцеление от малодушия, чрезмерной робости, порочных пристрастий через плетение двойственных узоров, связующих двух людей с противоположными и по-разному ущербными душами – расточительных со скупыми, трусливых с отчаянными.

В годы смуты клан возглавлял целитель, который, возможно, и сам нуждался в лечении, ибо чрезмерна была его алчность. Пользуясь безвластием, он и иные Му творили запретное без порицания. Угрозами и подкупом шли к власти: укорачивали неугодным жизни, ослепляли рассудительных жадностью, лишали мудрых рассудка и хуже – собственного взгляда на жизнь…

Сочетая узоры силы с узорами словес – лживых и хитрых – воссел на парчовом троне Лао Лан Му. Назвался императором и золотой кистью начертал на багряном шелке имя свое, обведя его сильным узором власти и успеха. И всякий поверил: пусть хотя бы так окрепнет страна, залечит раны свои.

На третий год правления Му в мир пришел его сын Дао Ин. Он был назван наследником десять лет спустя, когда всем сделался очевиден его мощный дар к узорам, сочетаемый с изящнейшей каллиграфией.

Смерть первого императора Му была внезапной и, вероятно, насильственной. Так указывают в тайных свитках многие, кто жил в то время и был причастен к дворцовым делам. Второй император династии унаследовал от отца и дар его, и изъян алчности! В первый день правления новый император начертал указ на желтом шелке и велел даровитым мастерицам вышить полновесный указ нитями пятидесяти оттенков. Восемь лет длился труд. Восемь раз по восемь мастериц сочетали шелка. Так был создан нерушимый указ о тенях и свете.

Оспорить указ, пока он шился, пытались многие ученые, говоря, что свет и тень есть две стороны единого: нельзя разделять начала, нельзя противопоставлять их и тем более – отрицать одно ради другого. Увы, голоса сродни огонькам свечей. Задуй жизнь – и они угаснут с последним ее вздохом… Так сказал Дао Ин Му, и слова его были исполнены верными, и настала тишина.