Михаил Ланцов - Иван Московский. Первые шаги [СИ]

— Откуда ты все это знаешь? — Медленно, по слогам, с нажимом спросил Великий князь.

— Я учусь, — пожал плечами Ваня. — Внимательно слушаю, что люди говорят, читаю, думаю и пробую проверить свои мысли. А ну как выйдет что дельное?

— Побожись!

— В чем?

— В том, что ты не Антихрист! — Прошептал отец и сам вздрогнул от звуков своего голоса.

— Не сходи с ума, отец, — с легким разочарованием в голосе произнес Ваня и широко, размашисто перекрестился без всякой суеты. — Вот тебе крест, что не Антихрист я и не его пособник, и о тех, будь они где в сущем, ничего не ведаю. — После чего достал крест тельный и поцеловал. — Да и как я могу быть Антихристом, коли в церковь хожу да причастие принимаю?

— Тогда откуда ты все это знаешь? Что читаешь много — знаю. Но в тех книгах не о том! Что замечаешь детали, неприметные глазу обычному — тоже ведаю. Но это совсем иное! И не ври отцу! Я вижу, что ты не выдумываешь, а словно вспоминаешь. Специально же расспрашивал и с одного и с другого бока подходя. Коли выдумал ты, то столь ясного понимания не было бы, да и путался бы в словах. А такого нет. Твердо знание. Поверил бы в одну, две, ну три таких выдумки. Но ты же их вон какую гору вывалил. И свечи хитрые, и доспехи, и железо, и многое иное.

— Отец…

— Не ври мне!

Ваня спокойно посмотреть на отца, не на шутку взвинченного. Говорить правду было нельзя. Это, считай, смертный приговор. В лучшем случае в подвале до конца жизни продержат, выпытывая секреты всякие. Но, скорее всего, до этого не дойдет. Времена тут лихие, мышление религиозно-мистическое. Посчитают бесом или духом каким, что злодейским образом завладел телом княжича. Иван Иванович о том думал и ни раз. Он был уверен, рано или поздно этот вопрос всплывет. А потому старательно и тщательно готовился…

— Отец, я был отравлен. Но выжил. Ты думаешь, что это прошло бесследно?

— Э-э-э… — промямлил отец.

— Я изменился. Сильно. Очень сильно. Я одной ногой был уже там, откуда не возвращаются. Считай, что заглянул за кромку. Многое после этого переменилось во мне. Вот возьмем ту броню мною удуманную. Стоял я всенощную. Молился. И тут мой взгляд привлекла икона. А на ней — чешуя. И почудилось мне, будто можно ее делать иным образом, нежели принято. Прямо образ в голове возник. Пошел я к ковалям. Заказал несколько пластинок тех, что мне причудились, начертав их углем. Потом велел сплести их с кольцами желаемым образом. И оказалось, что все очень складно выходит. Ты ведь заметил — я часто стал в церковь наведываться. Много больше былого. Иду, молюсь и время от времени на меня нисходят озарения. Не всегда нужные мне, но всегда интересные. Не знания. Нет. Туманные образы, которые надобно проверять.

— Ты говорил о том с духовником? — Поинтересовался отец.

— Боюсь, — максимально серьезно ответил Ваня.

— Чего же?

— Чувствую, что так нельзя. Не спрашивай. Это не объяснить.

— А ежели я чего захочу узнать, спросишь у своих советчиков? — Оживился Великий князь.

— Я у них никогда ничего не спрашиваю, — покачал головой Ваня. — И я уверен — не ответят, даже если спрошу. Сами говорят то, что считают нужным подсказать. Я ведь не просто так к тебе тогда пошел разговор про убийство мамы заводить. Да и вообще, мню я — клянчить что в церкви грех великий. Что у святых, что у ангелов, что у самого Всевышнего. Им и без того тошно от поведения молящихся.

— Почему?

— А ты сам присмотрись. Приходишь в церковь и отовсюду лишь просьбы доносятся. Тот просит простить его за гадость какую, которую сделал осознанно и к выгоде своей. Этот клянчит здоровье, кое пропил или прогулял дурным делом. И так далее, и тому подобное. Дай, дай, дай… со всех сторон. А взамен ничего. Ни доброты в сердце, ни веры искренней. Многие в церковь ходят не от того, что искренне жаждут того. Нет. Они либо боятся кар небесных, коими их застращали попы с самого детства, либо просто привыкли и не желают быть белыми воронами. Истинной веры почти и не сыскать даже у священников, которые погрязли в фарисействе. Поставь себя на место святого. Что бы ты увидел? Зашли в церковь грязные, никчемные людишки, полные злобы и дурных мыслей, поклянчили что-нибудь себе и ушли с чувством выполненного долга. В лучшем случае пожертвовали что-то, думая, будто это поможет.

— А ты считаешь, что не поможет?

— Перед смертью не надышишься, — пожал плечами сын. — Ежели убоявшись смерти ты начинаешь жертвовать обильно, то это есть лицемерие и трусость самого низкого пошиба. Такие жертвы пусты и радость несут лишь фарисеям, страждущим наживы. Тот же, кто дает рубль, имея многие тысячи тоже ничем не жертвует, ибо даже не заметит той утраты. Жертва — это нечто иное. Вспомни притчу об Аврааме, который чуть ни принес в жертву своего сына Исаака. Смысл жертвы в том, что ты должен быть готов поделиться с Всевышним самым важным, самым ценным, что ни есть у тебя. Ни деньгой малой или ненужной безделицей, а самым значимым в твоей жизни. Эта же притча говорит о том, что отдавать эту драгоценность совсем не обязательно. Всевышнему достаточно увидеть твою готовность ей поделиться. Зачем ему твоя никчемная жертва? Что он с ней делать станет? У него все есть. Он же всемогущий и вездесущий. Ему те несчастные крохи, что ты можешь дать, будут словно горсть гнилой полбы. Ему приятно отношение, а не подношение.

— Ты говоришь странные вещи, — покачал головой отец.

— Вот потому и не хочу обсуждать их с духовником или иными священниками. Да и вообще с кем-либо. Даже с тобой. Прости, отец, но я не хочу ненароком вызвать бурю. Пусть все идет, как идет. Пусть и дальше священники занимаются мирскими делами, стяжая земли и богатства с удивительно ненасытной жадностью и страстью. Не мне бороться за их благочестие. В конце концов я сын Великого князя, а не митрополита. Посему мне надлежит печься об укрепление державы твоей, а не церкви. Их грехи — им за них и ответ держать. Богу — божье, Кесарю — кесарево.

Отец кивнул. В его религиозно-мистическом мышлении слова сына нашли живой отклик. Ване для того даже ничего выдумывать не требовалось. Он вывалил на Ивана Васильевича вполне актуальные для тех лет вопросы, о которых тот и сам слышал не раз. Только перефразировав их с высоты будущих веков. Дело в том, что в 40-е годы XV века на Руси появилось движение «нестяжателей», как в среде духовенства, так и аристократии. Идея движения сводилась к ограничению церковного землевладения и стяжательства. То есть, во многом имело ту же самую экономическую платформу, что и зародившийся в те же дни протестантизм.

И чем дальше, тем сильнее разгорался этот спор. На равных. Лишь влияние Софьи Палеолог позволило склонить чашу весов в пользу фарисейской партии иосифлян-стяжателей. Сам же Иван Васильевич явно тяготел к нестяжателям до самой своей смерти. Но открыто выступить в их поддержку опасался.