Станислав Росовецкий - По следам полка Игорева [litres]

– Это надо же, какие бывали епископства! – удивился князь. – Спасибо. А теперь иди, мне подумать надо.

Хотен тяжело повернулся в седле, чтобы взглянуть на Путивль перед тем, как кресты на куполе Вознесенской церкви скроются за очередным лесистым холмом. Увиденное на путивльском посаде его потрясло (коли перед собою не хорохориться), и теперь путешествие в Половецкую степь, на которое он необдуманно согласился, казалось сыщику куда более опасным предприятием, чем представлялось вначале. Быть может, и этот город, маленький, однако красиво расположенный среди лугов и лесов, он видит в последний раз… По-иному расценивал теперь и возможность поездки в степь Прилепы. Да и Сновидку, что ни говори, родную кровушку, не хотелось теперь тащить за собою в сей ад. Дорогою в Рыльск надо было ему, наконец, поговорить по душам с молодым Неудачею Добриловичем: впереди была охота за убийцею его отца, а от парня в конце её очень многое зависело.

Хотен покосился на Севку-князька. Тот мычал нечто невразумительное, заводил глаза к небу, улыбался блаженно и вообще выглядел не как человек, способный обидеться на спутника, если тот отъедет на минуту-другую. Хотен промолвил осторожно:

– Мне тут, княже, надо децкому кое-какие указания дать, так что…

– Господа ради, боярин! Ах, что за женщина, что за женщина… Ладно, я тебе потом расскажу, толстошеий…

Пожав плечами, старый сыщик натянул поводья, а поравнявшись с Неудачею и Хмырем, кивком попросил Хмыря выехать вперед.

– Потолковать нам надо, децкий.

– Да уж, надо бы, господин боярин и посол. Я хотел бы у тебя вопросить, кто старший в моём десятке – я или твой бывший оруженосец Хмырь?

– Прекрасное время – молодость, когда хочется самому распоряжаться, самому за всё отвечать, – улыбнулся Хотен. – А станешь постарше, будешь думать уже о том, как от такого бремени уклониться. Тебя же припомнить прошу, что ты в это посольство поехал по моей просьбе великим князьям. Я надеялся, что в Рыльске мы узнаем полезное про Чурила, которого подозреваю я в убийстве твоего отца. Хоть и обидел его твой отец, соблазнив девицу, на которую и Чурил имел виды, я не вижу тут достаточного повода для убийства дружинником своего боярина, почти что отца родного, от которого жизнь и благосостояние дружинника зависит. А девица… Да мало ли девиц в Киеве? Однако если он убил за куны, то как умный человек (а разве глупец придумал бы так замаскировать убийство, что только я сумел догадаться, как он всё устроил?), то как умный человек, говорю, не стал их тратить в Киеве. А в далеком Рыльске – почему бы уже не потратить куны? Или бы почему не похвастаться, как хитро он избавился от своего боярина? В Киеве он боялся похвастаться, хоть и хотелось ему (такие хитрые убийцы, уж не знаю почему, Неудача, все непременно бахвалы), а то и проговорился где-то, ведь слухи пошли.

– Я тоже думаю, что проговорился, – заметил Неудача. – Только, смекаю, не славы желая, а по пьянке – любит сей муж в пиве язык помочить.

– Вот видишь! Тогда и прошлось ему скрываться аж в Рыльске. Однако почему бы не похвастать в здешнем медвежьем углу, сказав, что дело происходило не с ним, а с другим дружинником? Я думал, что самого Чурила мы не застанем, ведь ушёл он в поход в дружине князя Святослава Ольговича, следовательно, погиб наш хитроумный Чурил или в плену сидит… Ладно, смекаю, самого его нет, так логово его обшарим, у людей спросим – авось, дело и прояснится. Потом моя помощница нас догнала – вот, думаю, и прекрасно: она в Рыльске слухами и займётся, мимо Прилепы ни один бабский слух не проскочит. Однако в беседе с княгинею Евфросинией Ярославной вдруг узнаю я, что среди бежавших с поля последней битвы Игоревой был и рыльский дружинник именем Чурил.

– Да не может такого быть…

– Потом я сообразил, что как раз может такое быть. Если сей отрок настолько бесчестен, что убил своего боярина, понятно, почему бесчестно с поля битвы бежал. А если сумел мгновенно сообразить, как убить ненавистного боярина и перекинуть вину на половцев, не удивлюсь уже, что сумел и погони избежать. Но оставалось, конечно, сомнение: ведь Чурилов, крещённых Кириллами, на Руси немало. Говорю княгине: «Христом-богом тебя молю, вспомни, не слышала ли ты ещё что-нибудь об этом отроке?». Она удивилась, конечно, моей горячности, однако припомнила, что он в Рыльске, говорили ей, недавно, а раньше не то в Чернигове служил, не то в Киеве. Чует моё сердце, что повезло нам с тобою – наш человек!

– Дай-то бог! – молодой Неудача даже в седле подпрыгнул от радости.

– А я вот смотрю на тебя, не рано ли радуешься? – покосился на него Хотен. – Ну, ладно, допросим мы с Прилепой того Чурила (а как на допрос его взять, чтобы не заподозрил подвоха, я уже придумал), и окажется он убийцей. Тогда твоё право мстить, мы со Сновидкой будем свидетелями – да только решишься ли ты его, Чурила, жизни лишить?

– Рука моя не дрогнет, боярин, – прошептал Неудача.

– А тебе приходилось ли людей жизни лишать? – спросил, глядя в сторону, Хотен. – На войне, я войну имею в виду, а коли убил кого не на войне, то о сем сейчас промолчи.

– Я не бывал на настоящей войне, – растерянно улыбнулся юноша. – Выезжал в дозор, был в перестрелке… Нет, вряд ли убивал кого…

– Ладно, я что-нибудь придумаю. А ты подумай, чем действовать будешь.

– Мечом, чем же ещё.

Хотен хмыкнул.

– Ладно, что тут поделаешь… Пока доедем, постарайся подготовиться душевно. А на Хмыря не сердись.

Выехал вперёд Хотен и оказался рядом с Севкой-князьком, а тот уже созрел для задушевной беседы. Спросил проникновенно:

– Ну, и как тебе, боярин, показалась княгиня Евфросиния Ярославна?

– Ничего не скажешь, баба твердая. Мужественная баба, справная. Муж ей должен быть благодарен, что без дружины удержала Путивль. – Хотен задумался. – А ещё показалась мне разумной жёнкой. Что у жёнки волос долог, а ум короток, – не про неё.

– Разумной показалась, мужественная баба… Эх ты, толстошеий… Да ведомо тебе будет, что я знавал её ещё галицкой княжной, когда Фросинкой кликали? Ей лет четырнадцать было, уже на выданье…

– То бишь лет двадцать тому назад, – прикинул Хотен.

– Мы с братьями Рюриком и покойным Мстиславом Хоробрым ездили в Минск на свадьбу, уже не помню, кто и на ком женился, и Фросинка приехала с сестрою из Галича. Славно повеселились. Это сейчас Рюрька такой важный, а тогда был рубаха-парень. И я ещё в своей жизни изгоя тогда не утвердился. Хотя волости у меня тогда уже не было, но куны ещё водились. Мой отец, тогда уже великий князь, по случаю какого-то праздника или мира, не помню, сменил ко мне гнев на милость, и хоть волости не дал, зато одел-обул в самое лучшее, подарил двух коней и дорогое сменное платье.