Станислав Росовецкий - По следам полка Игорева [litres]

– Конечно. Ведь скоро выпадет роса. Погоня увидит две дорожки на траве. Это что для русича следы на песке разбирать… Ты там не долго, княже. Дай лучше мне повод.

Это князю вдруг совершенно необходимо стало отойти на несколько шагов: выпитая чаша кумыса мучила его на скаку, пучила живот, и вот теперь пришлось спускать штаны… Прислушиваясь к ночным степным звукам, Игорь думал о том, что совершенно не понимает, как Овлуру удаётся находить дорогу безлунной ночью.

Отчаянная скачка продолжилась. Они безжалостно загоняли коней, сначала загубили чалого и саврасого, а потом и заводных буланых бросили подыхать на берегу небольшой степной речки. Долго брели против течения мерцающим под ногами мелководьем, пока Лавор не повернул влево и не затащил князя в пещеру. Сунул ему кусок бастурмы. Игорь отрезал полоску, положил в рот – да так и заснул, не разжевав, под шелест хвороста: им толмач пытался прикрыть выход из пещеры.

Разбудил князя топот копыт. Это были глухие удары неподкованных конских копыт по земле, но показалось ему спросонья, что бьют они прямо по голове, ведь лежит он уже в земле, в могиле. Тут Овлур горячей сухою рукой попытался зажать Игорю рот. Опомнившись, князь освободился, замер и стал прислушиваться. Всадники переговаривались между собою, удары копыт и голоса кыпчаков приближались. Хоть и шумело в ушах у Игоря, он различил голос Чилбука, и как сокольничий сказал:

– …Урус-коняз шайтан йок, урус-коняз маскаран…

Потом стихло над головою, Игорь подождал немного для верности, потом спросил шепотом:

– Что есть «маскаран»?

– А! Чилбук сердит, ругает тебя, княже. Забудь! Важно, что ехали они по течению речки, стало быть, возвращалась погоня. Доехала до границы улуса Кончакова и вернулась. Теперь нам бояться надо пограничных разъездов да охотников. Всех бояться в кыпчакских малахаях. Но всё равно уже легче нам будет, княже.

Сквозь кучу хвороста в пещеру сочился серый рассвет. Князь Игорь ощутил такую благодарность к зануде Овлуру, что с радостью выслушал бы ещё какие-нибудь его объяснения.

Однако очень скоро понял князь, что бегство из степного полона есть тяжкий труд, даже более тяжёлый и угнетающий человека, нежели воинский. Они продвигались рывками от одной малой речки, названия которых князь не желал и запоминать, до другой. Ночами (слава Богу, хоть луна появилась!) пересекали водоразделы, калеча ноги о скрытые темнотой камни, раздирая платье о кустарник, днём прятались в прибрежных рощах, перекусывали, отдыхали. Когда кончились запасы вяленого мяса, Лавор, который тяжелее переносил пешие переходы, безропотно отдал Игорю лук и стрелы. Князь давно уже не сердился на него за то, что не прихватил с собою второго налучья и колчана. В пешем походе неимоверно потяжелела даже любимая фляга, болтающаяся на поясе, и он приспособился нести её за плечами.

– Я не очень хорошо стреляю из лука, Лавор, – признался князь, принимая оружие. – С вами, кыпчаками, мне не сравниться.

– Молодые гуси и лебеди ещё не стали на крыло, а на земле в них только слепой не попадёт, – оскалил жёлтые зубы заметно похудевший толмач. – Прошу тебя только: уйди охотиться назад по нашему пути, бей их как можно дальше от сей дневной стоянки и старайся поменьше шуметь. Трёх-четырёх птиц довольно будет, чтобы хватило нам до Донца.

Бить птиц из лука для еды оказалось занятием потруднее, чем гонять по полю верхом с соколом на рукавице. Птичьего крику и гаму тоже хватило. Тем не менее через час Игорь вернулся на стоянку с двумя лебедями и гусем. Завидев его, Лавор тут же подхватился с лапника, на котором лежал, побросал его в речку, взял у князя добычу, зашёл в воду и повернулся спиной. Игорь покорно зашлепал вслед за ним против течения.

Наконец Лавор увидел подходящий ручей, вытекающий из глубокого оврага, и свернул в овраг. Сели на холмике над ручьём. Люди, если и бывали здесь, следов своего присутствия не оставили – в отличие от лисиц, которые, по-видимому, любили здесь завтракать и не позаботились убрать грудки птичьих косточек и грязные кучки перьев.

Лавор присел на корточки, развязал лозину, которой князь связал ноги птиц, одного лебедя протянул князю, второго оставил на земле, а гуся принялся тут же ощипывать.

– Зачем терять силы на женскую работу? – возмутился князь. – Обмажь птиц глиной, положи их в неглубокую ямку, а сверху разведи костёр. Когда откопаешь, перья сами слезут. Немного соли – и просто объедение!

– Мы не будем разводить костра, – невозмутимо заявил Лавор. – Ощипывай, княже, не теряй времени.

Князь попытался припомнить, видел ли кресало и трут в кожаном мешочке, подвешенными к поясу толмача. Да, висели там, как положено. Неужели потерял, проклятый кыпчак?

– Дым от костра издалека видно, княже. А ночью – огонь. Мы уже недалеко от границы. А кыпчаки границу охраняют конными разъездами и разведчиками. Русичи рубят для дозорных бревенчатые вышки, а у кыпчаков разведчики сидят на высоких дубах. Мы в улусе Кзы Бурновича, и он весьма будет рад, если нас привезут к нему связанными.

– Ты хочешь сказать, что нам придётся есть сырое мясо?

– Сейчас поедим сырого, а оставшееся будем на привалах провяливать. Я такой же христианин, как и ты, княже. Однако мне жизнь и свобода дороже.

Князь сцепил зубы и молча принялся ощипывать гуся. В голове у него мутилось от голода. Да, косоглазый прав: потом можно и признаться на исповеди в сыроядении. Поп прикажет бить поклоны, а там и простит грех. Всего-то! Иное дело, что противно русскому человеку…

На следующую ночь они повернули на полунощь, переправились через Донец (Овлур чуть не утонул) и прошли самый опасный участок пути – невдалеке от половецких полугородов, полустойбищ Балина и Сугрова. Отблески многочисленных костров сперва Балина, потом и Сугрова появлялись справа на низких облаках, разгорались и гасли, а незадолго перед рассветом, когда из рощ у недальнего Донца грянули свою предутреннюю песню соловьи, беглецы увидели впереди на краю земли далёкие дрожащие огни Шаруканя.

Из последних сил добежали они до Донца, с первыми полосками алой зари на востоке забились в прибрежные кусты, худо-бедно схоронились, пожевали уже припахивающей вяленой лебедятины и дружно помолились перед сном.

– Аминь, – еле ворочая от усталости языком, проговорил Игорь. И вдруг задумался о совершенной чепухе. – Малая пташка соловей, а сколь громко свистит и щёлкает! Так и не услышишь, как конники подъедут.

– Да, княже, – ответил толмач, не раскрывая глаз. Игорь увидел это, потому что измождённое лицо собеседника уже выплывало перед ним из серой рассветной мути. – Очень маленькая птичка. Надо много съесть соловьев, чтобы наесться человеку.