Станислав Росовецкий - По следам полка Игорева [litres]

Отец Димитрий понимал, что обижаться на российского царя не по-христиански, да что поделаешь? Тот оторвал его от мирных церковно-учёных трудов на родине, назначив митрополитом Тобольским. Предшественник его, Игнатий Корсаков, сошёл с ума в диких местах, а отец Димитрий в Москве, в Сибирь не успев отправиться, разболелся. Свирепый и придирчивый самодержец ему не поверил, лично приехал навестить на подворье Крутицкого монастыря, осмотрел, определил горячку и от назначения освободил. Почти год провёл киевский учёный чернец в пестрой толпе, окружавшей Петра, – среди жадных придворных, красномордых иностранцев и проныр-купцов: царь-novator переворачивал Россию кверху дном, безумно возжелав в несколько лет из татарской державы, воображающей себя Третьим Римом, сделать европейскую, – и как тут было обойтись без голов украинского учёного монашества, перенявшего основы латинской образованности? Потом назначен он был митрополитом Ростовским.

Время от времени отец Димитрий наезжал в огромную и бестолковую Москву, читал проповеди в кремлёвских церквях и однажды исполнил свой христианский долг пастыря, бесстрашно упрекнув стоявшего на клиросе среди певчих царя Петра в гневной ярости и в приверженности Бахусу, чревоугодному богу, а также прелестной, однако же коварной Венере. Устройство школы, наставление священников, невежественных не менее, чем их паства, борьба с влиянием на сию паству старообрядческих учителей, коих он считал квинтэссенцией московской дикости и суеверия, отнимали немало времени у занятий наукой. Но всё-таки отец Димитрий закончил труд своей жизни, фундаментальную «Книгу житий святых…», и подержал в руках отпечатанный в Киеве последний, четвертый её том (в десть, толстенный!) на три последние в году месяцы, июнь, июль и август. Теперь все силы свои бросил он на другую давнишнюю свою задумку, которую называл шутливо «Летописью келейной» и которая должна была стать общедоступно и живо написанной библейской историей.

В Киеве ещё достал отец Димитрий и не пожалел времени и труда, переписал для себя огромный рукописный «Хронограф», который о библейской истории собственно и рассказывает, однако совершенно устарел и для современного чтения даже в Российских Европиях совсем не годится. Годился он как источник исторических библейских сведений, но тот свой список отец Димитрий вынужден был оставить в Киеве. На днях ему привезли из книгохранительной палаты Спасова монастыря в Ярославле тамошний список «Хронографа», не больно и отличающийся от переписанного им киевского, взятого на время под самые страшные клятвы у головы московских стрельцов. Вчера отец митрополит закончил основную свою с ним работу: сделал потребные выписки и даже учёную ссылку на источник: «Хронограф Спасский ярославский».

Сегодня положил он себе проделать дополнительные с рукописью манипуляции, прежде чем вернуть её в Ярославль. Ведь ярославский «Хронограф» оказался сборником (по-латыни если, конволютусом), и предстояло ещё взглянуть на дополнительные рукописи, присоединённые при переплёте к переводному историческому труду. Отец Димитрий достал с полки толстенную рукопись, приятно пахнущую старой кожей и немножко пылью, поднёс к своему столу, установил на подставку. Отдышавшись (было ли отчего запыхаться, спрашивается?), осторожно отжал и отщёлкнул защёлки (с одной из них улыбнулся ему вырезанный уверенным резцом на меди круглолицый человечек), разогнул книгу на том месте, где оставил любимую свою закладку зелёного шёлка…

Помедлил немного, потому что хотел растянуть восхитительное ощущение, кое едва ли сумел бы выразить словами. С таким чувством, наверное, на берегу дальнего полуденного моря смуглый пловец раскрывает ножом раковину, в которой надеется обрести жемчужину. Так и здесь, в российских рукописных сборниках, может оказаться что угодно: от никому не нужных сказочных, не всегда и пристойных повестушек до неведомого доселе поучения Василия Великого. Итак, слева на странице заканчивается «Хронограф», и последние строки выписаны сужающимся книзу мыском с завитушкой, справа же (ах, сердце замирает…), справа – да, «Временник, еже нарицается летописание русских князей и земли Русской». Бумага пошла уже другая, лощёная, и почерк древний, который малорусу куда легче читать, чем современную московскую скоропись….

Называется «Временник», а дальше правильно – «летописание», летопись это, и чем же она заканчивается? «Лета 6951-го… (следственно, от Рождества Христова 1443-го), в Новгородской земли…». Ещё одна летопись, уж её-то редкостью не назовёшь… Далее смотрим. Вязь заголовка довольно замысловата… Ага, «Сказание об Индии богатой». Начало: «Аз есмь Иоанн, царь и поп…» Так, так… Вот оно! О том, что не описать ему, греческому царю Мануилу со всеми его писцами, всех богатств Индийского царства, а цены царства Мануйлова не хватит даже на покупку пергамена для сего описания… Знакомая сказка: в молодости по-латыни её читывал. Пролистнём. «Синагрип, царь Адоров и Наливския страны». Странно, это не заголовок, а первые слова сочинения – однако же киноварью, как заголовок. Опять замысловатая восточная сказка, он уже встречал её в одном московском рукописном сборнике. Стар он стал, дабы тратить драгоценное время (ох, немного ему осталось!) на перечитывание пустых сказок… Пролистнём. Теперь: «Слово о полку Игореве, Игоря Святъславля, внука Ольгова». Вот наконец-то нечто поистине новенькое! А недлинное сие «слово», чуть больше десятка листов. Забавно заканчивается: «Князем слава, а дружине аминь». Оставим на закуску. Отец Димитрий пролистал фолиант назад, к заглавию древней проповеди, перенёс сюда закладку. Теперь: «Деяние прежних времен храбрых человек о борзости, и о силе, и о храбрости». О вдове какой-то греческой, про неведомого сарацинского царя Амеру… «Преславный Девгений 12 лето мечем играше, а на 13 лето копьем, а на 14 лето похупается всех зверей победити». Тьху ты! И дальше до конца рукописи, до доски, всё сказка тянется об этом греческом богатыре-подростке, всё его имя («Девгений» да «Девгений») мелькает…

Отец Димитрий передвинул на лоб очки и прикрыл глаза, утомлённые быстрым просмотром фолианта. Сладостное предчувствие открытия вернулось к нему, но в ослабленном виде: если повезло ему сегодня, «Слово» окажется никому ещё не известным древним историческим сочинением, да к тому же в своеобразной форме проповеди. А буде оно достаточно благочестиво, то не грех было бы его и подготовить к изданию, чтобы напечатано было вместе с «Келейной летописью» – конечно же, после его смерти, когда – дай то Бог! – настанут лучшие для православного просвещения времена.

Прошло полчаса, отец Димитрий добрался снова до смешной обмолвки насчёт «аминя дружине» и разочарованно вздохнул. Прочитал он усердно до того места, где «ветры, Стрибожьи внуки» осыпают стрелами русские полки, а потом так, просмотрел наскоро. Неведомый сочинитель мыслит словно бы в пиитическом восторге, однако какой беспорядок себе дозволяет – ни повествования сколько-нибудь связного, ни ритма, ни размера, ни рифмы – одни восклицания да смеху годные дискурсы! Отец Димитрий и рад бы тут ошибиться, но увы!.. Знает ведь, о чём говорит: православная муза доныне его посещает. Вот весьма кстати вспомнилось: