Клим Жуков - Солдат императора

После была гарнизонная служба, стычки, несколько дуэлей, драки в кабаках. Потом поход и штурм Рима. Де Овилла возмужал, сильно разбогател и вернулся в Испанию, где мигом обломал рога всем своим обидчикам. Много дуэлировал, дрался, имел успех у женщин. Служил в кавалерии, разгонял восстание моранов под началом герцога Альба. И тогда вдруг понял, что так жить невыносимо. Серьезно думал о самоубийстве, что ему было очень нетрудно выполнить: подставился на очередной дуэли, или пошел на войну и поймал пулю.

Он искал смерти, отчего прослыл невероятным храбрецом. Только знакомство с Зарой сообщило новый смысл жизни и удержало на плаву. И тут появился ваш покорный слуга, то есть я. Последовал взрыв давно забытой ярости, много опрометчивых слов и поступков, увенчавшихся незабываемым фехтовальным этюдом на той самой полянке.

– Вот так, приятель. Так я и жил. – Закончил он свое повествование, несильно хлопнув ладонью об планширь. – Теперь плыву к чёрту на рога.

– Не один ты, много таких бедолаг. Тысяч под тридцать! – подбодрил я, точнее попытался ободрить. Парень здорово углубился в прожитое, и вытащить его оттуда было не так легко. Он очень внимательно поглядел на меня, прекратил теребить усы и взялся за мочку уха. Нервничал, видать. Какой-то у него вопрос рвался с языка, но он молчал. Я вежливо выдержал паузу, вроде как, поощряя к дальнейшей откровенности, но не дождался.

– Пойдем спать, – только и сказал Франциско. И мы ушли.

Что именно вертелось на кончике высокородного языка, я узнал немного позже.

– Докладывай, сколько убитых, сколько раненных, – угрюмо пробурчал Конрад после памятной стычки с легкой конницей врага на марше. Оберст был зол, взъерошен и хмур. На лице читался хронический недосып и страстное желание кого-нибудь порешить, или, на худой конец, что-нибудь сломать.

– Герр оберст… – начал я, но был прерван.

– Кончай, Гульди. Говори по делу.

– Люди в строю. Полный порядок. Двоих зацепило стрелами, но их даже раненными не назвать. Царапины.

– Точно?

– Точно так.

– Хорошо. В кабаньем фанляйне трое убитых. Дольше всех в строй ползли. От я ему очко-то разверну… – и Бемельберг умчался, весь такой грозный, на поиски эрихова очка.

Мы расположились на ночлег. Караулы были выставлены в соответствии. Только что вернулись кавалеристы, что преследовали отступавшую турецкую конницу. Говорили, что взяли двух пленных, которых теперь допрашивали.

Нас атаковал немаленький отряд тысяч в пять-шесть. Никаких целей, кроме разведки боем, они не имели. Изрядно отхватив по мозгам, конница ретировалась, а обнаружив преследование, в полном порядке скрылась в направлении пустыни, где наши командиры по здравом размышлении догонять их не решились. И правильно.

По южному стремительно смеркалось. Только что солнышко светило изо всей мочушки, как вдруг вознамерилось отвесно ухнуть за горизонт и ухнуло.

В сгущавшейся темноте, разрываемой частым светом сторожевых костров и фонарей, я выстроил роту. Никаких особых заданий мы не имели, но просто завалиться спать я позволить не мог.

– Слушай мою команду! Даю пол часа на чистку снаряжения. Потом капралы проверят и доложат мне. Я лично все проверю. Если обнаружу непорядок, счастливчики получат по внеочередному караулу. Ясно? Исполнять!

– А пожрать?! – Донеслось из строя. Я резко повернулся на голос, но с того направления долетел смачный звук фельдфебельской зуботычины. Кто-то упал.

– Я вам дам «пожрать», сволочи! За сегодняшнее выступление я вас сгною всех! Песок жрать будете! Вместе будем! Что думаете себе, а?! По вашей милости, наш фанляйн строился дольше всех! И это перед лицом неприятеля! Да я вас задрочу!

И все такое в том же духе. Бегал вдоль стоя, приседал, вращал глазами, тряс кулаками и головой, хлопал по ляжкам, пугал, короче говоря. Обычное дело.

Повезло еще, что погоды теплые. Правда, ветерок с моря исправно приносил ржавчину, да и марш в доспехах означал едкий пот в количестве трудно представимом. И опять таки ржавчину. Ненавижу ржавые доспехи. Сегодня боец не почистит кирасу, а завтра уснет на карауле и нас всех перережут. А может не всех. Но сам факт требуется пресечь заранее. В корне. Вот я и пресекал.

Подвалил Кабан. Обличие его выражало страдание. Добрался до тушки разъяренный Конрад, судя по всему. Этот может.

– Здорово, Кабан.

– Здорово, студент.

– Бемельберг?

– Он.

– Слышал, его сам император вызывал к себе.

– Ага. Выражал благодарность. За умелые действия пехоты на поле боя.

– Во как! А нам, как обычно, досталось, и не подумайте, что это были пироги.

– Как водится. Нам не привыкать. Хорошо, что жалование выплачивают исправно. Пока. – Эрих опустил свои телеса возле костерка, поправил опостылевшую перевязь с мечом и кинжалом и взялся философствовать, а так же строить прогнозы. – Знаем, как бывает. Нам тут бежать некуда, это ведь не Италия. Туркам, да и местным черномордым все равно, ушли мы из войска, или нет, платили нам, или нет. Поймают и прирежут за милую душу, и это в лучшем случае. Мыслю, что в связи с этим на жаловании можно здорово сэкономить. Все равно драться будем как черти. И чего я сюда поперся? Сидел бы себе… С другой стороны, кто если не я?

– Хы-хы-хы, – я тихо заржал, – можно подумать, что кроме тебя дурных мало! Я ведь тоже поперся. И не только я.

– Не говори. Зато какой смотр под Барселоной закатил Император! М-м-м-м! – Кабан восторженно замычал. По всему видно было, что он вполне искренен и по-настоящему наслаждается. – За такое зрелище и жизни не жалко!

Я поддакивал, а Кабан ударился в воспоминания.

Все-таки, воображение моего боевого друга оставляло желать. Но понять его можно было. Что он видел? Презрение бюргеров, глухую беспросветную жизнь, которая расцвечивалась только на войне. Какое-никакое разнообразие. И заработок, который потом можно с наслаждением просаживать до следующего похода. И так большинство ландскнехтов, своеобразно воплощавших настоятельный совет Христа жить сегодняшним днем, как птицы небесные и цветы полевые. Кабану еще повезло, что он так долго протянул, сохранив здоровье. Три-четыре года в ландскнехтах – почти гарантированная могилка или недолгая нищета калеки. И обратно – могилка.

Смотр, в самом деле, был чудо как хорош.

Под знамена собралась блистательная армия, призванная императором и традиционной крестоносной завлекашечкой, насчет полного прощения грехов.

14 мая на поле Ля Лагуна император восседал на прекрасном жеребце, латы которого были обтянуты красно-золотой парчой, в тон фальтроку самого Карла. Рядом стояли сто отборных трабантов в бело-желтых шелковых вамсах и чулках, все в алых беретах. Вокруг надрывались трубачи с подвязанными к их голосистым инструментам орлёными прапорами. И вилась подле сверкающая река рыцарской конницы.