Александр Чернов - Одиссея капитана Балка. Дилогия [СИ]

Гурко правильнее всего охарактеризовать как «государственника». С его точки зрения сословные и классовые интересы должно подчинить общей задаче — обеспечению мощи и процветания России в целом. Основой могущества страны может быть только высокопроизводительное хозяйство. Между тем Россия проигрывала в этом. Источник ее слабости он видел в низкой культуре земледелия. Мысль, центральная для понимания его идей: «ни крупные латифундии, владельцы которых не заинтересованы в интенсификации хозяйства, ни крестьянский двор в рамках общины, не могут быть основой будущего процветания России».

Гурко видится тип капиталистического хозяйства, который теперь назвали бы крупным фермерством. «Лишь владельцы имений средней величины с доходностью, удовлетворяющей современным потребностям интеллигентной семьи в деревенской обстановке, могут и имеют все к тому побуждения повысить технику сельского хозяйства, да и вообще культурный уровень жизни. Интересы и государства, и деревни, говорят за содействие образованию владений средней величины из крупных поместий и за прекращение дальнейшего дробления владельческих земель на мелкие участки с переходом их в крестьянские руки». Вторым путем формирования хозяйств такого рода ему видится выделение из общины крепких крестьян, и он прилагает усилия для разработки программ ликвидации общины и создания крестьянского землевладения на правах частной собственности. Избыточное сельское население должно найти себя в городской промышленности.

Знакомство с земледелием у Гурко не кабинетное, в родовом имении он вел обширное интенсивное хозяйство. В основании программы, выросшей из этого опыта, мысль о необходимости интенсификации сельского хозяйства; простая же передача крестьянству помещичьих земель не увеличит благосостояния крестьян, но разрушит последние очаги эффективного производства на селе. Политика государства должна облегчать выход из общины и формирование класса средних земельных собственников при недопущении всех видов «социализации», «национализации» и «принудительного отчуждения частновладельческих земель». На принципиальном значении частной собственности он настаивает: «Все государства признавали землю предметом частной собственности. На этой основе развилась та сельскохозяйственная культура, которая обеспечила государствам Западной Европы их общее развитие, их экономическое процветание».

Получив в 1902 г. с назначением на должность управляющего земским отделом МВД значительный простор для действий, Гурко повел дело к созданию на месте крестьянской общины крепких крестьянских хозяйств на основе личной собственности. В июне 1902 г. при МВД была образована редакционная комиссия по пересмотру законодательства о крестьянах, материалы для нее готовили сотрудники земского отдела во главе с Гурко. Первыми шагами к ликвидации общины он полагал уничтожение круговой поруки и отмена выкупных платежей. В этом смысле и был им составлен аграрный раздел Манифеста 26 февраля 1903 года, предусматривавшего облегчение выхода крестьян из общины. Более чем кто-либо другой, он подготовил переход к тому, что назвали «Столыпинской аграрной реформой». В.Н. Коковцов полагал, что Столыпин пришел к этой идее уже в Петербурге, подпав под влияние «такого страстного человека, каким был В.И. Гурко, давно остановившегося на необходимости бороться с общинным землепользованием».

Отстранение Гурко от дел Столыпиным в 1907 г. было следствием не только «ревности» Петра Аркадьевича к молодому и напористому подчиненному. Оно стало свидетельством его чужеродности в бюрократической среде. Де факто его неполным соответствием правилам неписаного бюрократического устава, запрещавшего, в частности, брать на себя риск, хотя бы на йоту большую ответственность, чем следовало, полностью пренебрегая всеми остальными соображениями и пользами.

В.И. Гурко скончался в эмиграции, в Париже 18 февраля 1927 г. Государственный деятель, которого по энергии и интеллектуальному потенциалу современники ставили вровень с М.М. Сперанским и Д.А. Милютиным, ушел из жизни, оказавшись практически невостребованным Россией начала 20-го века.

После смерти Александра III в земских кругах некоторое время носились слухи о либеральности нового Государя. За первые два месяца царствования почти все земские собрания посылали Николаю адреса, в которых говорилось о необходимости реформ, выражались пожелания о привлечении земских деятелей к участию в государственном управлении. Эти выступления возбудили сильную тревогу в правительственных кругах и дворцовой камарилье. 17-го января 1895-го года 26-летний Николай II принял в Аничковом дворце депутацию дворянств, земств и городов.

Как сообщает «Правительственный Вестник», приветствуя собравшихся и выйдя на середину зала, Его Величество произнес следующие слова: «Я рад видеть представителей всех сословий, съехавшихся для заявления верноподданнических чувств. Верю искренности этих чувств, искони присущих каждому русскому. Но мне известно, что в последнее время слышались в некоторых земских собраниях голоса людей, увлекавшихся бессмысленными мечтаниями об участии представителей земства в делах внутреннего управления. Пусть все знают, что я, посвящая все свои силы благу народному, буду охранять начала самодержавия так же твердо и неуклонно, как охранял его Мой незабвенный, покойный родитель».

Речь Николай читал по записке, вложенной в шапку-кубанку, которую держал в руках. От волнения он, вместо «несбыточными мечтаниями», как стояло в тексте речи, подготовленном, скорее всего, не без участия К.П. Победоносцева, прочел «бессмысленными мечтаниями», что жестоко оскорбило земцев.

Черногорский князь Никола I Негош из политических соображений двух своих дочерей в 1882-м году отправил учиться в Петербург, в Смольный институт. После замужества они остались при российском Дворе. Милица Николаевна вышла замуж за Великого князя Петра Николаевича, а Анастасия Николаевна — за герцога Лейхтенбергского. После развода с ним, Стана в 1907-ом году стала супругой Великого князя Николая Николаевича, брата мужа Милицы, их роман к этому времени продолжался уже семь лет.

Сестры проявляли особый интерес не только к православию, но ко всему магическому и оккультизму: к тому времени салонный Петербург был охвачен модой на мистику, проводились спиритические сеансы с «потусторонним миром». К несчастью, сын Милицы и Петра Николаевича, Роман, страдал очень тяжелой, врожденной формой эпилепсии. Не в силах смотреть на мучения сына, Петр Николаевич закрывал глаза на «чудачества» супруги, которыми та тщилась избавить мальчика от припадков, после которых он неделями не помнил ни себя, ни того, что вокруг происходило.