Валерий Красников - Скиф [litres]

Случайная встреча тоже оказалась счастливой: когда семья Авасия покинула дом и, спасаясь от меланхленов, шла к Гелону, их догнал воин. Тот воин и стал для Авасия вождем.

В тот день, когда пазака, чтобы убить боспорского царя, ушел один, Авасий стал сомневаться в своей удачливости: ведь вождь до сих пор не вернулся. Он окинул взором горизонт, потом устремил взгляд на спящий город. Подняв глаза и созерцая луну, прошептал:

– О, Тибити! Ведь ты меня любишь, я знаю…

Так совпало, что в день, когда Фароат уплыл, чтобы убить Сатира, но уже ближе к вечеру по морю к феодоситам пришла помощь из Гераклеи. Трубили на кораблях в трубы, и порт озарился огнями. Тысячи феодоситов вышли на улочки и радовались. Они пели и танцевали под звуки флейт и кифар, звон литавр и кубков с вином. А утром у феодоситов появился повод продолжить празднование: обнаружилось, что боспорцы сняли осаду и ушли домой. Поговаривали, что архонт Сатир умер, а царица меотов Тиргатао снова взбунтовалась, но славили как освободителя Феодосии гераклейского капитана – Тинниха.

«Царь умер. Не каждый день цари умирают просто так! – размышлял Авасий. – Верно, как и то, что огонь жалит – пазака смог убить боспорского царя! Должно быть, что-то случилось, раз он до сих пор не вернулся…»

И день прошел в ожидании и размышлениях о том, что делать и как?

От предчувствия беды сжималось сердце, и слезы наворачивались на глаза. От другой мысли: «А значит, я должен выполнить то, что обещал…» – дух Авасия укреплялся, и парень наполнялся решимостью и готовностью к действию.

Авасий верил в удачу Фароата больше, чем в свою, и на самом деле не был готов к тому, что вождь не вернется. Теперь парню было трудно решить, что сделать в первую очередь: потребовать у грека Феокла обещанный вождю дом или немедленно отправиться в Ольвию за Алишей.

Пазака как-то обмолвился, что его жена ждет ребенка. А если это так, то будто бы нужно поспешить со вторым делом. Да и воинам надоело проводить время за стеной усадьбы: Феокл запретил сколотам самим выходить за ворота. Гордая душа скифа трепетала от возмущения, но рабы феодосита кормили сколотских лошадей и самих воинов. А еще – никто из номадов не мог изъясняться на эллинском так хорошо, как их вождь Фароат. Сам Авасий выучил несколько слов и даже мог попросить еду или понять смысл запрета, наложенного Феоклом, разобрать в трещании рабынь главное из последних новостей. Теперь же сколоту предстоял разговор с греком, и парень все никак не мог справиться с волнением.

Вознеся молитву Папаю, как главному богу и у эллинов, Авасий уверенной походкой подошел к старому рабу, подметающему метелкой, собранной из тонких веточек, ступеньки главного дома.

– Веди к хозяину! – приказал Авасий, четко произнеся предварительно заученный приказ.

Раб запомнил этого знатного скифа, который сейчас командовал другими дикарями, и, положив метлу на ступеньку, ответил:

– Как прикажешь…

Добавить «господин» у раба не вышло, не смог он вымолвить то, с чем его рабское эго не могло смириться. Должного почтения к скифу раб тоже не проявил, первым поднявшись по ступенькам и, минуя портик с подпирающими крышу деревянными колоннами, вошел в дом.

Авасий не отставал и налетел на внезапно остановившегося у арки входа в просторную комнату раба. Тот шикнул, указывая на проем. Авасий услышал пьяный голос Феокла и кивнул рабу. Старик пригладил седые космы, свисающие до впалых щек, и вошел к пирующим эллинам.

Авасий разобрал, что будто бы грек собирается встретиться с ним после ужина и, не дожидаясь, пока раб вернется, вышел из дома.

В тот вечер Феокл так и не принял скифа. Авасий, пуская изо рта пар и трясясь от холода, просидел на ступеньках у входа, пока рабыня не потушила чадящие копотью факелы. Зато утром к скифам, ночующим в конюшне, хозяин усадьбы пожаловал сам.

– Прости, скиф. Вчера у меня гостил сам Тинних! Впрочем, он еще не ушел, – грек, словно перед едой, потер ладошку о ладошку.

Просьба о прощении так сильно удивила Авасия, что он стал сомневаться, а правильно ли он понял эллинскую речь Феокла? Справившись с волнением, сказал греку:

– Хайре, Кейсар! Мне нужно ехать в Ольвию!

Пришел черед Феокла удивиться: он-то полагал, что скиф начнет клянчить деньги и дом, а тут вдруг – путешествовать собрался. «Вот они, хорошие новости!» – грек вытаращил глаза, так изумили его слова Авасия, но справившись с чувствами, улыбнулся и, разведя руки в стороны, будто готовился заключить скифа в объятия или так выражая согласие, ответил:

– Конечно! Я немедленно попрошу капитана выделить тебе и твоим воинам место на корабле. Он доставит вас в Херсонес, откуда до Ольвии доскачете быстрее…

Авасий ушам не верил: как замечательно, однако, вышло! И грек оказался хорошим человеком! А Феоклу хотелось бежать к капитану. Усилием воли, сохраняя степенность, он медленно пошел к дому, чтобы потолковать с Тиннихом о скифах. Все складывалось для оговоренного вчера дела лучшим образом.

Солнце вернулось в полис. Светило ярко и жарко, как летом. И было трудно поверить в то, что еще утром на траве вместо росы сверкал иней.

Холмы Феодосии окутывал дым – ее жители развели костры, готовили на огне мясо и варили кашу. Феодоситы праздновали окончание войны с Боспорским царством.

Из городских ворот медленно текли под гору с акрополем крестьяне с хоры. Гулко гремели барабаны, звенели литавры, заглушая звучание струн и дудок. Пастухи гнали стада баранов и буйволов, предназначенных для заклания.

По дороге в порт, пугая селян, ехал отряд скифов. Развевающиеся по ветру длинные волосы, пестрые кафтаны и штаны, оперенные стрелы в горитах придавали всадникам вид хищных птиц. Лица номадов побагровели от вина и солнца. А сопровождал их знаменитый гераклеец – флотоводец Тинних. Впрочем, в лицо его знали немногие, поэтому, опасаясь неприятностей, старались уступить дорогу дикарям.

Авасий вертел головой, удивляясь такому столпотворению, а когда с высоты холма увидел море и свод синего неба, сливающийся на горизонте с морской водой, восхитился этим видом. Остановив коня, оглянулся, чтобы запомнить полис накануне большого праздника, и увидел на вершине акрополя пирамидальные кипарисы, окружавшие какой-то храм, и его белые колонны, почувствовал пряный запах лавра и тяжелый – испарения стен, раскаленных солнцем. Смотрел на это великолепие, как в последний раз, и ужаснулся, понимая, что терзается плохими предчувствиями.

Капитан, поравнявшись со сколотом, остановил своего тонконогого скакуна, улыбнулся и спросил:

– Правда красиво?

– Хорошо, – ответил Авасий, заглянул в глаза Тинниха, серые, будто с камушками на дне колодца, и снова почувствовал, как закололо от страха сердце.