Владимир Малыгин - Господарство Псковское [litres]

Придётся Даниэля напрягать.

Сколько ни хитрил, оттягивая момент посещения местного храма, а в конце концов все отмазки закончились, и настало время выполнять назначенное. Вздохнул тяжело, поправил перевязь, как будто ища опору в прикосновении к такому надёжному и холодному металлу привычного оружия, развернулся в сторону площади и пошёл, сначала еле перебирая ногами и загребая сапогами густую дорожную пыль, а потом всё решительнее и быстрее, обретая с каждым новым шагом уверенность в своих силах. Гром трусил рядом, тяжело наваливаясь на левое бедро, вынуждая постоянно корректировать движение, пока в конечном итоге я не запнулся о прижавшуюся слишком плотно собаку.

– Ты чего боишься, мелкий? Или за меня переживаешь? Не бойся. Хотя мне тоже не по себе. Утешает то, что, со слов Будимира, ничего плохого нас там ждать не может. Зайдём, быстро сделаем своё дело и так же быстро уйдём.

Сидит собакин, навалился на ногу, пыхтит, язык розовый вывалил, слюни до земли. Глаза коричневые, пронзительные, в душу смотрят, даже не моргает. Подождали мгновение, отвели взгляды, оба вздохнули тяжко и пошли дальше. Перед храмом оставил своих постоянных попутчиков и собакина. Негоже ему в храм заходить, нехорошо будет.

Поднялся по истёртым ступеням, вошёл в широко распахнутые огромные двери, больше похожие на ворота, оставив позади площадь со столпом. Тихо в храме, через высокие окна пробиваются заходящие лучи солнца, падая на каменные плиты пола жёлтыми прямоугольниками. В чётко очерченных солнечных конусах играет, танцует хоровод вездесущая пыль. Постоял немножко, привыкая к сумраку. Сбоку, из тени, вынырнул знакомый жрец, узнал, видимо, потому как улыбнулся, здороваясь:

– Доброго здоровья! Помочь чем?

– Доброго! Мне к статуе пройти нужно.

– Пойдёмте, провожу.

Пошёл чуть впереди. Остановился перед изображением бога, постоял миг и отодвинулся в сторону на полшага, поворачиваясь и освобождая дорогу.

Моя очередь. Делаю несколько быстрых шагов и приближаюсь почти вплотную к статуе. Замираю, стараясь не спугнуть торжество момента и, что уж греха таить, всё-таки в глубине души опасаясь того, что сейчас может произойти. Хоть и уверяли меня, что всё пройдёт безопасно, но мало ли? Боги, они вчерашнего добра не помнят, живут сегодняшним днём. Как желудок. Тот такой же. Спохватился, опять не о том думаю, обидятся ещё. Надо о чём-нибудь возвышенном. Ага, что может быть возвышеннее хорошо запеченного окорока, да под жбан свежесваренного пива… Аж слюнки потекли. Да что со мной происходит?! Не замечал за собой таких ляпов. Донёсся еле слышный смешок. Вскинул голову, осмотрелся вокруг, показалось? Нет, это опять ухмыляется эта… Как её поприличнее бы назвать? Лицо, короче, деревянное, из колоды вырезанное.

– Пошутили – и будет. Молодец, что пришёл. Хотя мог бы и поторопиться, зря время тянул, – прозвучали в моей голове чёткие слова.

Проглотил скопившуюся во рту после таких ярких мыслей о воображаемых окороке и пиве слюну. Получилось очень громко в гулкой тишине храма. Даже смутился. Да ладно, что я, как пацан, ведусь! Собрался в кучу:

– Ты звал, как мне передали. Вот он я.

– К делу. Передашь жрецам, завтра боги явят чудо. На площади колонна стоит, на ней копьё трухлявое, ржой изъеденное. Видел?

– Да.

– Так вот, завтра в полдень копьё будет как новое, ну и колонна тоже. Понял?

– Да.

– В Щецине в храме к тебе конь сам подойдёт. Дашь ему яблоко…

– Нет! – перебил я.

– Что, нет? – опешил говоривший.

– Не дам.

– Почему?

– Не хочу, чтобы всё повторилось, как на Рюгене. Придумай что-нибудь другое.

– Глупец! – плеснуло явным раздражением. – Сам же хотел воином света стать, для этого и надо тебе быть избранным. А по-другому никак, кроме как знак такой подать. Все воины так избирались, всех устраивало. Да никого и не спрашивали. Что ерепенишься?

– По-другому никак?

– Можно и по-другому. Только тебе это точно не подойдёт, да и добираться далеко и долго будешь.

– Ладно, пусть конь решает, быть мне воином или нет. У него голова большая…

– Опять глупец. Не конь решает, а боги. Через коня мы всем знак подаём.

– Да понял я, понял. Хорошо ещё, что через коня, а не через лягушку какую.

– Какую лягушку? Ты откуда знаешь?

– Не знаю. Это сказка у нас такая есть, про царевну-лягушку. Мол, поцелуешь её, и она в царевну превратится. Ну и полцарства за нею, само собой разумеется. А это что, правда?

– Ха. Куда же без полцарства. Сказка, говоришь… Ну-ну. Ты всё понял, человек?

– Что тут непонятного? Зайти в храм, конь на свиданку придёт, яблоко схрумкает… Постой, а где я яблоко сейчас возьму? Не сезон, однако.

– Ну-у, морковку ему дашь. Найдёшь морковку-то? Или тоже не сезон?

– Да не выращивают ещё морковку, не завезли. Брюкву выращивают. Мочёную найду, наверное. Пойдёт?

– Издеваешься? Брюкву! Жеребцу самого бога! Да я тебя самого заставлю эту брюкву ж… М-да. О чём это мы?

– А давай я ему хлебца кусочек дам. Пойдёт?

– Хлеб? Что с тобой сделаешь. Дай хлеб. Ступай к жрецам.

– Погоди-погоди.

– Что ещё?

– Помнишь мою просьбу к тебе на Рюгене? Ты обещал подумать.

– Вот я и думаю. Что переживаешь, времени-то прошло всего ничего.

– Второй год уже думаешь. Это вы, боги, вечны, а мы, простые смертные, каждый прожитый день считаем.

– Год прошёл, да-а. Я и не заметил. Ступай, подумаю.

– Опять, поду-умаю. Сколько думать-то можно, голова скоро станет как у того коня в Щецине…

– Поговори мне ещё. Разболтался. Совсем страх потерял? Забылся?

– Забылся, забылся, вот пойду сейчас и забудусь, сдохну где-нибудь. И вы за мной следом пропадёте. Что, страшно?

Заволокло окна серой хмарью. Заклубился, почернел воздух в храме, сгустился в центре зала, формируя огромную бородатую фигуру.

– Как со мной разговариваешь, человечек? Раздавлю!

Навис надо мной, протянул руку, ухватил поперёк груди, приподнял – перехватило удушьем лёгкие. Не вздохнуть – затрещали рёбра. Поднёс вплотную к лицу, вгляделся пристально стальными, стремительно чернеющими глазами, будто просвечивая насквозь. А в глазах молнии сверкают.

«Спалит к чёртовой матери. Или раздавит», – успела промелькнуть трусливая мыслишка. Собрал все свои силёнки, на одних морально-волевых запрокинул голову, встретился с тяжёлым взглядом чёрных клубящихся провалов с яркими росчерками слепящих сполохов внутри:

– Давай, жми! – выдохнул с хрипом последние остатки воздуха из лёгких. Зазвенело, загрохотало в ушах, стемнело вокруг, померкло, упала непроницаемая пелена. Больно…

– Ну и что ты наделал? Кроме как мечом помахать да за баранами бегать ни на что не годен. А головой думать не пробовал? – пробился через шум в ушах чей-то ехидный женский голос. – А ты куда смотрел, где был? Как пакостить, так вместе, а как полезное что-нибудь сделать, так вас не найти.